Дмитрий Донской. Зори над Русью - Михаил Александрович Рапов

— Ты что вздыхаешь, княже?

Дмитрий оглянулся:

— Что ты, право, дед, все сзади едешь, дорога хоть и не широка, но для двоих хватит.

Матвей догнал князя, поехали стремя в стремя. Дмитрий, хоть и велел гусляру ехать рядом, но что–то примолк, только вздыхал, а тут еще лес помрачнел, все ель да ель пошла, только изредка среди темных елей светлым зеленым кружевом вставала рябинка, отягощенная гроздьями ярких, тронутых морозом ягод, да хлопотуньи белки мелькали порой между вершинами елей, почти такие же красные под солнцем, как и гроздья рябины.

— Ты что, княже, примолк? — спросил наконец дед Матвей.

Дмитрий взглянул на гусляра.

— Ох, дедко, задумали мы с тобой такое… — покрутил головой. — Все равно из этого ничего не выйдет.

— А ты, княже, раньше времени не тужи. Кабы мы худо какое задумали, а то ведь едем честно, с добром.

— Поди там потом толкуй, а выйдет у нас так, что доброго человека да лихие люди в чужой клети поймают.

Дед не стерпел, фыркнул, улыбнулся и Дмитрий.

— Ты, дедушка, в Суздаль сходи, погляди, что и как там, а я… — замялся, покраснел: — Я не посмею.

Гусляр шевельнул усами, усмехнулся:

— Ладно уж, схожу для тя в разведку, коли ты такой сторожкий.

В последней деревне перед Суздалем князь с гусляром завернули в избушку к старому знакомцу деда Матвея, у него похлебали щец и, оставив коней, пошли ко граду. Солнце стояло еще высоко, когда они увидели городские стены. Здесь Дмитрий распрощался с гусляром.

— Так, дед, сразу на княжий двор и пойдешь?

— Так и пойду. Песенку спою, на гуслях сыграю, глядишь, и приветят, а там и княжну увижу, — дед подмигнул лукаво. — Может, шепнуть какое словечко княжне?

— Что ты, дедко, упаси бог говорить ей про меня! Узнай только, здесь ли она, не уехала ли обратно в Нижний Новгород.

— Ин ладно. — Матвей поклонился, пошел ко граду и через плечо: — А шепнуть было бы вернее…

— Нет! Нет!

— Ладно, — повторил гусляр и зашагал по дороге.

Дмитрий посмотрел ему вслед, вздохнул и побрел назад в деревню, в раздумье опустив голову. А вокруг стоял зачарованный золотыми, осенними сказками лес. Казалось, шептал он едва уловимо о чем–то хорошем–хорошем. Князь свернул с дороги, пошел какой–то тропкой. Куда? Куда глаза глядят. Смотреть, как золотой листок, смоченный каплей росы, вдруг сорвавшись, беззвучно падает на землю, как кое–где начинает редеть, становиться прозрачной лесная даль, как в высоте, курлыкая что–то по–своему, пролетают к лесным озерам собирающиеся в путь треугольники журавлей. Только журавлиный ли это разговор? Будто нет! Будто кто смеется вон за тем густым березняком.

Князь сошел с тропы, продрался сквозь белую чащу молодых березок и увидел на поляне веселую стайку девчат. Рвали они рябину, кидались тяжелыми гроздьями, смеялись.

Князь невольно засмотрелся на них. Вдруг сзади голос:

— Ты, парень, почто из–за куста девичьи игры подсматриваешь?

Оглянулся. Обомлел — княжна!

Дуня тоже не ожидала, что просто одетый паренек, тихо стоявший под березкой, князем Дмитрием окажется. Узнала его с первого взгляда, смутилась, залилась румянцем.

А он глядел, глядел и все позабыл на свете. Княжна, оправившись от смущения, или, может, чтоб смущение скрыть, напустилась на Митю:

— Как ты попал сюда, князь? Чего здесь, в лесах под Суздалем, делаешь? Княжье ли дело за девками подглядывать!

Какая–то отчаянная смелость нашла на него.

— Из–за тебя, княжна, в лесах под Суздалем я брожу… К тебе пришел, да оробел, послал в Суздаль верного человека узнать, во граде ты или уехала.

— Ишь ты, какой прыткий! Какое тебе до меня дело? — нахмурилась притворно. — Осмелел! Я, кажись, тебя не звала.

Дмитрий не понял, что в суровых словах Дуни прячется лукавый, веселый смех. Принял все за чистую монету, и смелости как не бывало. Потух. Проговорил глухо:

— Твоя правда, княжна, не звала ты меня. Осмелел, сам пришел, а почему осмелел — и не знаю. Не мог забыть я встречи с тобой, теперь вижу — забыть надо. Прости. — Низко поклонившись, Дмитрий пошел прочь, понурив голову.

«Куда же он? Вот глупый! Остановить его, окликнуть? Стыдно!»

А Митя уходил все дальше, шел без дороги. Вот за белыми стволами березок уже плохо видна его белая рубаха, Дуня вдруг с внезапной теплой улыбкой поняла, что освященное обычаем притворство падает с нее, как листья с березки, что с ним, который верит каждому ее слову, грех притворяться. Тряхнув головой, забыв лукавство девичье, она бросилась за ним, но тут из кустов кинулся какой–то человек. Дуня обомлела, не закричала, не позвала на помощь, стояла как вкопанная. Человек оглянулся и тоже стал.

— Бориско! — чуть слышно сказала княжна.

Он подошел, чинно поклонился в пояс:

— Будь здрава, княжна Авдотья Митревна. Признала беглого холопа своего? Что ж стражу не кличешь?

Узнать Бориску было действительно трудно. Там, на усадьбе, был он робким пареньком, теперь перед ней стоял костлявый, узкоплечий детина, заросший бородой, лохматый. В глазах, в усмешке появилась дерзинка.

— Как ты здесь очутился,