В поисках Великого хана - Висенте Бласко Ибаньес

Его гнев достиг, можно сказать, предела нелепости, когда он с искренним изумлением заявил своим приближенным:

— Право, не пойму, откуда взялось у Пинсонов это преступное тщеславие! Ведь это я извлек их из ничтожества, я сделал их тем, чем они стали.

Под влиянием красот, которые он видел на берегах Кубы, адмирал стал забывать о своем возмущении поступком Пинсона, и теперь главнейшее его огорчение состояло и том, что «он не знает языка жителей этих земель и что ему нередко случается делать из того, что они говорят, вывод, прямо противоположный тому, что они желают сказать». Его восторгало обилие пригодных для питья вод, впадавших в море на побережье, «не таких, как реки Гвинеи, которые сплошь заражены», и он упоминал в своем дневнике о лелеемой им надежде «встретить крупные города с неисчислимым населением и выгодными товарами, прежде чем он вернется в Испанию». И, побуждаемый своим воображением, склонным принимать мечты за действительность, он внес в заветную тетрадь своего дневника решительный совет их королевским высочествам не позволять ни одному иностранцу, кроме «христиан-католиков», ездить в эти богатые земли и заниматься тут торговыми делами.

Его единственным открытием была находка в одной из туземных хижин куска воска, который он сохранил, чтобы отвезти королевской чете, ибо «где есть воск, там должна отыскаться и тысяча других хороших вещей», да еще человеческая голова в небольшой корзине, прикрытой другою корзиной и подвешенной на шесте внутри одного из больших шалашей. Такую же голову нашли они и в другом поселении, и Колон решил, что это, должно быть, головы предков тех многих семейств, которые обитали все вместе в этих крытых соломой хижинах.

В некоторых местах на побережье все индейцы убегали, бросая свои жилища: здесь они, видимо, уже были осведомлены о том, что адмирал хватает сильных мужчин и привлекательных женщин, чтобы держать их на своих кораблях. В других поселениях, напротив, туземцы доверчиво ждали прихода белых людей, и адмирал раздавал им погремушки, так называемую «ястребиную ножку», колечки из латуни, а также желтые и зеленые стеклянные бусы, и они были чрезвычайно довольны полученными подарками. Арбалетам они дивились больше, чем эспингардам, очевидно отчасти еще потому, что первых было гораздо больше, и потому, что устройство их было понятнее туземцам. Они хватались и за шпаги, вытаскивали их из ножен, не без некоторого страха подвергали основательному осмотру и затем, бросив их внезапно на землю, убегали во всю прыть.

Все они ходили совсем голые, раскрашенные красной краской, с хохолком из перьев на голове и связками дротиков. Они отдавали белым все, что имели, и брали взамен любой пустяк, нисколько не гонясь за выгодой. Это не было торговым обменом, то была сделка, имевшая некий мистический смысл и основанная на превосходстве белых людей — этих могущественнейших волшебников, с которыми следовало поддерживать хорошие отношения.

Матросы с флагманского корабля убили и съели крупную черепаху; ее раздробленный на мелкие куски щит они оставили в лодке. Юнги стали предлагать индейцам крошечные, величиной с ноготок, кусочки этого панциря, и хотя туземцы достаточно часто добывали таких черепах, они все же охотно брали эти кусочки, словно то были некие талисманы, делая это лишь потому, что их держали в руках белые юноши; а взамен они давали пучки дротиков.

Наконец «Санта Мария» и «Нинья» снялись с якоря и, так как ветер сменился на более благоприятный, взяли курс на Бабеке. На горизонте виднелись горные вершины острова Бойо. В это первое путешествие они больше не возвращались к берегам Кубы, или Хуаны.

Ближайшие к побережью поля были сплошь обработаны и зеленели, «как пшеничные нивы близ Кордовы в мае месяце». В течение ночи на склонах гор они видели много огней, а днем в тех же местах — столбы дыма; и они решили, что это — сигналы, передаваемые туземцами друг другу.

Колон пришел к выводу, что все говорившееся им в восхваление Кубы, сколь бы возвышенно оно ни было, совершенно бессильно дать представление о красоте этого нового острова. Сойдя на берег, они тотчас же натолкнулись на деревья разных пород, обильно усыпанные редкостными плодами, которые адмирал, как всегда одержимый жаждой обогащения, поспешил объявить исключительно драгоценными пряностями. Быть может, то был мускатный орех, но так как плоды эти еще не созрели, определить их точнее не представлялось возможным.

Продвигаться вдоль берега им приходилось, не выпуская лота из рук и производя бесчисленные промеры дна, ибо на некоторых участках вода была настолько глубокой и чистой, что у самого берега могла бы свободно лавировать даже каррака, то есть наиболее крупный из известных в те времена типов кораблей; но зато были и такие места, где под слоем песка таились подводные рифы, и скатившиеся с берега и увенчанные зелеными гирляндами камни торчали над поверхностью моря.

Больше всего поражало Колона сходство этого новооткрытого острова со страной, откуда они отправились в свое океанское плавание. Тут были «и обширные долины, и нивы, и горы вдали, все — совсем как в Кастилии». Он видел перед собой обработанные поля и слышал соловьев и других птичек, и это также напоминало Кастилию. И, чтобы превознести красоту общего вида, он сравнивал его с видом окрестностей Кордовы, как если бы этот далекий город в Андалусии был для него самым драгоценным воспоминанием, воплощением его второй молодости.

На берегах Бойо даже морская фауна напоминала ему испанское побережье. Плавая на своей лодке, он видел у бортов ее тех же вьюнов, угрей, треску, уклейку, златиков, креветок и даже сардин. В лесах Бойо среди бела дня распевал соловей, и это сходство с далекими кастильскими землями побудило Колона окрестить новый остров именем Эспаньола.

Многие туземцы, завидя приближающиеся баркасы с белыми, пускались наутек. Иные, напротив, оставались на месте и вступали в беседу с теми индейцами, которыми Колон пользовался как глашатаями и толмачами, причем вс всех разговорах бесконечно упоминались карибы или каннибалы, свирепые люди с отравленными стрелами, совершавшие набеги на остров для увода в плен его обитателей.

Слыша подобные объяснения, всегда путаные и смутные, Колон решил, что каннибалы — это люди Великого Хана, которые «должны быть где-то совсем поблизости и которые, имея корабли, приезжают сюда, чтобы ловить здешних людей; а так как последние не возвращаются, то туземцы думают, что их съедают».

Три матроса, поднявшись на холм, чтобы обследовать деревья и травы, услышали шум, производимый огромной толпой: то были совершенно нагие люди, совсем такие же, как жители других островов; они бежали, узнав о прибытии белых.