Гея: Альманах научной фантастики - Владимир Губарев

Этот человек (я имею в виду гения) не погиб при первом же ударе, и он был гениален настолько, что не растерялся, его действия совпадали с желанием миллиардов жителей Земли и галактик. Такое ощущение, что в этом человеке синтезировалось материальное желание всех людей планеты — жажда мира. Биологи поддержали нашу версию. Желание — это тоже частицы материи… Вопрос в том: кто мог быть тем человеком, способным воспроизвести и реализовать добрый порыв человечества? Знаете, гений добра на нашей планетке — это явление не такое частое.

Как бы то ни было, но такой человек нашелся. Мы установили его личность и узнали, что он находился недалеко от недрохода, потому что проследили тот момент, как он забрался в эту подземную машину. Он повел недроход под основную ядерную базу и взорвался там вместе с ним, но гениальность его, конечно, не в этом. Правда, я глубоко убежден, что далеко не всякому доводится пожертвовать собой во имя чего-то истинного и светлого, пусть даже такого, что облагодетельствует Вселенную. Гений его в том, что он сумел разложить секунду на составные части и уничтожить ту тридцать вторую секунды, которая понадобилась, чтобы нажать кнопку (ту самую, описанную сотнями писателей).

Кнопка и пальца прикосновенье,Разинуты рты, дышать тяжело,И сто километров — одно мгновенье,И пол-океана вулканом взмело.

Не было как раз именно этого мгновения, оно-то и было уничтожено.

Ну а теперь, — Прокурор обвел глазами аудиторию, — теперь осталось только сказать о последствиях этого похищения. Подумайте, ведь время было похищено не только на ядерной базе, где уже пошли ввысь ядерные ракеты, но и в целом секторе Галактики. Иначе время, как вы знаете, не похитишь.

Вот и все. Что остается добавить? Только то, что человечество из-за этого похищения недополучило многое. Не родились дети, которые должны были родиться именно в это мгновение, взмахнувший молотом кузнец не ударил по наковальне, замерла цивилизация. Большинство людей, конечно, ничего не заметили, но в центре, который ведал началом ядерного катаклизма, с людьми произошла необыкновенная психологическая реакция.

Все без исключения работавшие там намертво забыли о своей работе в этом центре. Такой массовый психоз наблюдался не только на этой базе, но и на других, потому что началась цепная реакция. Люди бежали с баз и никогда не смогли вспомнить, чем они занимались. Им казалось, что их сознание проснулось уже после этого катаклизма.

Это событие описано в нашей истории, но там подробно не говорилось о том, как именно наступила эпоха Мира, сменившая эпоху Безумия.

И еще последнее, — закончил свой рассказ Прокурор Галактики. — Человек, совершивший все это для человечества, остался жив! Он ведь, как вы понимаете, все это проделал именно в эту одну тридцать вторую долю секунды. Да, он остался жив, но, так же как и остальные свидетели, он не помнит, что произошло. Парадокс, не правда ли? Сейчас еще живы на свете его внуки. Но я не буду называть ни профессии, ни имени, ни народ, к которому относил себя этот человек. Каждый имеет право попробовать быть гением и героем.

Я нахожу, что его имя лучше оставить неизвестным. Хотя бы потому, что все равно нам никто не поверит, что человек этот не божественного происхождения.

Прокурор как-то неожиданно закончил свое сообщение, он допил морс и сошел с кафедры. Вся аудитория молчала.

Ну а через несколько минут молчание аудитории сменилось шумом из-за того, что кто-то объявил об отмене следующей лекции по звездной химии, так как звездочет с химиком по рассеянности последнего залетели на окраину Вселенной и обнаружили, что она имеет предел…

Феликс Дымов

Полторы сосульки

По случайной исторической прихоти Семихатки и впрямь состоят из семи шестисотэтажных домов. Почти на два километра ввысь город порос садами. Он сводит с ума цветущими вишнями и каштанами.

Я не был в Семихатках три года. Собственно, я нигде не был три года — месил ледянку. Или по-научному: совершал исследовательский дрейф внутри ледяной каверны. При всем желании это жизнью не назовешь. Недаром стаж засчитывают там год за четыре.

Улица все время идет вниз. В аллее под каштанами зябко, пахнет грибами, тут никогда не поймешь, какое время года. Зато в цветущем вишеннике вечная весна. Пронизанные солнцем лепестки парят в воздухе — белые, с нежными разводами и розовыми прожилками… Подобный цвет появился у льда на стосемидесятый день пути — у места, которое я обозначил Горячей балкой. Казалось, не каверна пересекает жилу, а жила медленной цветовой волной течет по ледяной стенке из начала в конец пузыря. Именно там вымыло из склона приземистый валун, практически готовый постамент: утвердись поверх — и готовый памятник. Я не удержался, прикрепил на вершину валуна кресло, выбил надпись: «Ледовик Вадим Лыдьва» и дату — начало дрейфа. Потом уселся в кресло, принял подобающий вид, подпер рукой щеку. Камера-автоспуск зафиксировала этакую мужественную статую в гребенчатом шлеме, в ребристом скафандре, в унтах с реактивными дюзами и с навечно примороженной к губам улыбкой. Снимок я вложил в капсулу, начертал Жаннин адрес и выстрелил через четырехкилометровую толщу льда. Капсула зашипела и исчезла, оставив в потолке черную дырочку, источающую пар. Два дня дырочка, не затягиваясь, отступала в хвост каверны. На третий — утонула в твердой розовой глубине.

…Вечноцветущий вишенник оборвался внезапно — словно истаял под полупрозрачной глыбой арки. Мы с Жанной вышли на цветной асфальт и очутились на тихой короткой улочке. По одну ее сторону кофейные автоматы тонко благоухали турецким кофе. В другую сторону я старался не смотреть: еще не встречались среди ледовиков ненормальные, которые бы после дрейфа ели мороженое! Я невольно повернул к автоматам, но Жанна отрицательно покачала головой — шесть чашечек кофе на двоих мы уже выпили по дороге.

Улочка втекла на эскалатор — широкий, круто задранный, без перил. Не могу восстановить к нему привычки, невольно передергиваю плечами.

…Когда три года назад мы шли к Источнику, эскалатор тоже тащил нас, только не вверх, как здесь, а вниз, все вниз, бесконечно вниз, и я точно так же ежился — из-за жутких километров над головой, к которым притерпеться невозможно. Мы протаяли и вновь наморозили позади себя сотни перегородок. Еще бы! Академик Микулина больше всего на свете опасается за Источник: вот уже одиннадцать лет со дня открытия он исправно выдает нам раз в неделю по свеженькой каверне. Небольшой, метров на двести, пузырек отделяется от горловины Источника с ворчливым «пых!». Но мы не обращаем внимания на его дурной характер. И прежде чем ему отправиться в странствия по складкам векового антарктического льда, втискиваемся внутрь, когда пузырь проползает над люком стартовой камеры. Таинственными, неповторяющимися маршрутами гуляет в толще торосов каверна, непоседливая пустота в тверди. Ну а мы, наблюдатели-ледовики, по очереди болтаемся в ней…