Перст указующий - Йен Пирс

Однако роялисты уже убедились, что среди них есть предатель, и его необходимо разоблачить. Поэтому Турлоу начал принимать меры, чтобы скрыть источник своих сведений, отвлекая подозрения совсем в другую сторону. И вот по его указанию для защиты настоящего предателя были изготовлены подложные документы. Его подручные использовали шифр моего отца и известные ему сведения. Но почему выбор пал именно на него, хотя тут подошел бы любой другой роялист?

Быть может, в выборе этом мистер Турлоу неповинен, ибо, по моему мнению, важную роль тут сыграла алчность Сэмюэля Морленда, так как позор моего отца был ему весьма на руку: он знал, что семья его сообщника Джона Рассела хорошо его вознаградит, если он поспособствует тому, чтобы они могли беспрепятственно осуществить свои планы осушения болотистых земель. И Морленд дал им понять, что сэра Джеймса Престкотта можно убрать с их пути, если он, Морленд, будет вознагражден за свои хлопоты. Сэр Джон Рассел ухватился за сведения, представленные ему Морлендом, начал повсюду трубить о них, и его страстные доводы обманули сэра Уильяма Комптона, подвигли его обличить и погубить самого близкого его друга.

Вот так была приведена в исполнение вторая часть плана, и, погубив добрую славу моего отца, его лишили имения. Не знаю, догадывался ли он, что столько влиятельных людей желали… нет, требовали его уничтожения: Турлоу, оберегавший правительство, Мордаунт и Морленд, чье будущее зависело от того, удастся ли им свалить на него вину за их деяния, и могущественное семейство Расселов, которое получало свободу доходно распоряжаться заболоченными землями. Такие внушительные выгоды для всех и за столь малую цену! В жертву требовалось принести всего лишь жизнь и честь одного-единственного человека.

Очиститься от подобного поклепа было невозможно: если обвинения не выдвинуты прямо, как можно их опровергнуть? Не предъявлено ни одного доказательства, так как же обличить их ложность? Мой отец покинул страну с достоинством, которое приняли за трусость. Он бежал клеветы, несправедливого заключения в тюрьму, возможно, даже ножа подосланного убийцы – и это было приравнено к признанию в совершенном преступлении! А Турлоу, творец всех его бед и единственный человек, который мог бы снять пятно с его чести, не произнес ни единого слова. Кто еще был способен придумать подобный план? И у кого еще были средства привести этот план в исполнение? Только у Джона Турлоу, человека, который знал все, видел все и был движущей силой всех темных событий.

И я, господа присяжные заседатели, низведен до жалкого состояния, в коем вы зрите меня сейчас. У меня нет имения, нет связей и нет никакого влияния – ничего, кроме этих моих аргументов и моей неугасимой веры в правоту моего дела и в благую справедливость этого суда. Но я верю, что этого более чем достаточно.

Действительно ли я произнес эту речь слово в слово? Нет, разумеется, нет. Я убежден, что моя юность сковывала мне язык, и речь моя звучала совсем не так уверенно, как мне нравится ее вспоминать. Те мои друзья, которые читают книги, заверяют меня, что точно так же дело обстоит с историей. Даже великие историки записывают то, что должны были бы сказать актеры, а не то, что они сказали на самом деле. Так произошло и со мной, а потому, если на протяжении многих лет я в мыслях улучшал и отшлифовывал эту речь, то не приношу своих извинений. Мне помнится, однако, что говорил я именно так: сдержанно, но со страстностью, сокрушающе, но держа себя в руках, стоя перед ним, не спуская глаз с его лица, почему-то стремясь убедить его в истинности моих слов и понимая, что не менее я хочу убедить себя.

Он ответил не сразу – вот это я помню ясно. Нет, он сидел, храня невозмутимость, положив закрытую книгу на колени, и мирно кивал. Затем, когда в комнате слышались только треск и шипение горящих поленьев, он приступил к ответу, все еще продолжая игру в судебное заседание. И вот его отповедь:

– Я не стану льстить моему ученому обвинителю похвалой его прекрасной речи, произнесенной с искренностью, на какую способен только преданный сын. В честности слов я не сомневаюсь, его мужество и жажда справедливости безусловны, и столь молодому человеку делает честь готовность взять на себя столь тяжелую задачу, не располагая ничьей поддержкой.

Но это судебное разбирательство, и для чувств на нем места нет. А посему я должен указать, что представленное против меня обвинение очень зыбко и предложенные доказательства не имеют веса. Слово отца непререкаемо для сына, но не для суда. Если вы намерены преобразить свои заключения в факты, вам следует строить обвинения не только на утверждениях того, кого признали виновным. То, что я погубил ни в чем не повинного человека, обвинение крайне серьезное и не может быть признано весомым на основании одних лишь предположений.

Сэр Джеймс Престкотт был обвинен в предательстве, и это его погубило: я признаю, что подозрения в первую очередь падают на меня. В течение многих лет на мне лежала обязанность обеспечивать безопасность правительства, и не отрицаю, что способы, к которым я прибегал, были многочисленными и разнообразными. Этого требовала необходимость, так как против нас действительно устраивались заговоры – в таком количестве, что всех их я теперь и не припомню. Опять и опять подстрекатели тщились вновь ввергнуть страну в ужасы войны и гражданских междоусобиц. Моим долгом было препятствовать этому, и я выполнял его, насколько это было в моих силах.

Был ли доносчик, предатель среди сторонников короля? Разумеется, и далеко не один. Всегда находятся люди, готовые продавать своих друзей за деньги, но очень часто товар, который они предлагали, мне не требовался. Роялисты всегда были на редкость глупыми заговорщиками. Предполагаемые восстания готовились с участием такого числа невоздержанных на язык людей, что мы были бы более чем глухи, если бы не услышали про них. Приписываемая мне сатанинская сила воистину лестна, но ее не существовало: большей частью своих успехов я обязан только глупости тех, кто выступал против меня.

Что до Сэмюэля Морленда, то он не лишен способностей, но алчность и ненадежность делали его услуги сомнительными, и я уже давно хотел отказаться от них. Но не мог, так как в его руках находился самый полезный осведомитель о действиях королевских приверженцев, которого он называл мистер Барретт.

Из всех правительственных источников этот мистер Барретт был несравненно лучшим. Нам требовалось только задать вопрос и мистер Барретт немедля сообщал ответ через Сэмюэля. А Сэмюэль отказывался открыть, кто он. Если бы я избавился от услуг Сэмюэля, то лишился бы мистера Барретта, а у Сэмюэля достало ума сообразить, что я терплю его только по этой причине. Я частенько взвешивал, не передает ли он сведения, а не только их получает, и следил за тем, чтобы о наших планах и действиях он знал как можно меньше. До тех пор, пока этот обмен не стал слишком невыгодным, я ему не препятствовал.

Кем был мистер Барретт? Вы совершенно правы: я тоже пришел к выводу, что это был Джон Мордаунт, и арестовал его, чтобы самому допросить и попытаться установить с ним прямую связь, что позволило бы впредь обходиться без Сэмюэля. Но Мордаунт отрицал все. То ли он подозревал ловушку, то ли и правда был тут ни при чем, то ли его верность Сэмюэлю была слишком велика. Так или иначе, но я ничего от него не добился.

Это было ошибкой: мой поступок выдал мою враждебность по отношению к Сэмюэлю, и, когда представился случай, он устроил заговор против меня, и я временно лишился моей должности. Когда же я вернул свое положение, он, опасаясь моей мести, перекинулся на сторону короля и, чтобы завоевать доверие, обвинил вашего отца.

Как видите, я не намерен опровергать здесь, что предателем был Джон Мордаунт и что вашим отцом пожертвовали, чтобы его оберечь. Хотя и опроверг бы некоторые подробности, если бы на это было время.

Я опровергаю лишь одно обвинение, на котором строится все ваше дело против меня, и могу доказать, что оно неверно. Вы говорите, что я навлек позор на вашего отца, что я позаботился о подложных документах, и о распространении слухов о них, а я прямо утверждаю, что не только ничего подобного не делал, но и не мог бы сделать, ибо, когда это произошло, я уже не имел ни места в правительстве, ни влияния.

Меня уволили со службы Республике на исходе пятьдесят девятого года, когда Ричард Кромвель решил, что не сумеет остаться Протектором, и отказался от борьбы. Жаль! Он был не без способностей. Я лишился власти вместе с ним и в течение многих месяцев не пользовался никаким влиянием. А именно тогда были состряпаны документы, касавшиеся вашего отца, и переданы сэру Джону Расселу. Это простые факты. Я сказал, что в ваших построениях имеется один серьезный просчет. Вот этот. Каким бы верным ни было представленное вами обвинение вообще, ко мне оно относиться не может.