Неизвестный Бондарчук. Планета гения - Палатникова Ольга Александровна

Он не стал при первой встрече читать нам «Полтаву». Хотя все мы, безусловно, были бы счастливы услышать Пушкина в исполнении такого грандиозного артиста, как Бондарчук, и наверняка запомнили бы это исполнение на всю жизнь. Вероятно, он подготовился к встрече с нами и уже знал, что в опере «Мазепа» почти целиком сохранен пушкинский текст. Достаточно взять клавир, чтобы убедиться, насколько Пётр Ильич в своих мелодических решениях оказался близок поэтическому тексту Александра Сергеевича, и в этом, конечно, величие Чайковского.

Что было еще очень приятно – это знание Сергеем Фёдоровичем законов нашего искусства. Всё-таки он режиссёр кино, впервые пришедший ставить спектакль на оперной сцене; однако с первой репетиции стало очевидно, что он прекрасно понимает: главное в оперном спектакле – голос. Голос отражает психологическую глубину оперного артиста. Сцена Большого театра устроена так, что голос великолепно звучит из каждого её уголка. Единственное условие – не отворачиваться в кулису, а из любого другого места – хоть с авансцены, хоть из глубины сцены – голос направлен в зал. Сергей Фёдорович быстро учёл эту данность и, исходя из этого, выстраивал свои мизансцены.

Пьявко: Репетировал Бондарчук с артистами очень интересно, но метод у него был чисто кинематографический, то есть разбрасывание мизансцен, расположение героев он выстраивал с точки зрения кадра. Бывало, загляну на репетицию, он оборачивается, будто чувствует, что я в партере, где-то у последнего ряда стою, и машет рукой. Я присаживался рядом. Смотрю, он строит один кадр, затем другой, а соединения, перетекания одного музыкального эпизода в другой нет. Я ему тихонько говорил об этом.

– Что, шов виден?

– Сергей Фёдорович, и виден, и слышен.

– Да… Что же делать-то?

Задумывался…

Архипова: Сценическое действо оперы слагается из нескольких больших сцен. Драматический конфликт произведения вступает в самую острую стадию в сцене заговора: Любовь, страдающая в разлуке с дочерью, которую сманил хитрый старик Мазепа, толкает своего Кочубея на мятеж против гетмана. Бунт оборачивается трагедией: казнён Кочубей, пропадает Мария, а Мазепа – коварная бестия – предаёт русского царя. Невольно проводишь аналогию событий далекого прошлого с нашим временем. Опять новоявленные гетманы, уж если не «грянуть войною на ненавистную Москву» мечтают, то с высоких трибун вещают, что «независимой державой Украйне быть уже пора». От кого независимой? Неужели история ничему не учит? Я – не великорусская шовинистка, но я бы посоветовала украинским руководителям почаще читать «Полтаву» и слушать «Мазепу». И воспринимать пушкинские строки не только как великую трагическую поэзию, но и как предостережение:

И весть на крыльях полетела, Украйна смутно зашумела: «Он перешёл, он изменил, К ногам он Карлу положил Бунчук покорный». Пламя пышет, Встаёт кровавая заря Войны народной. (! – И.А.)

Я наполовину украинка, почти вся моя родня живет на Украине: в Киеве, в Днепродзержинске, Днепропетровске, в Донецке, в Щорсе – вся украинская география представлена, то есть это и моя родная земля. Мы же все вышли из Киевской Руси! История наша едина! Мы же все перемешаны. Как можно так искусственно и безжалостно разделять людей, связанных вековыми родственными узами?!

Раньше я не задумывалась, почему всемирно известный кинорежиссёр Сергей Бондарчук для своего режиссёрского дебюта на оперной сцене выбрал именно «Мазепу». А вот вспоминаю о нём и думаю: наверное, этот настоящий, большой художник предчувствовал грядущую беду.

Пьявко: Премьера «Мазепы» состоялась 25 декабря 1986 года. До распада страны оставалось почти пять лет. Перебирал в музее Большого театра газетные вырезки – совсем мало написано об этом спектакле. Не жаловали тогда демократические журналисты – обозреватели культурной жизни – Сергея Фёдоровича. Если бы Бондарчук пришёл в Большой до перестройки, на всю страну бы раструбили. Ведь сам факт появления великого кинорежиссёра на оперной сцене великого театра – уже событие. Событие, в то время, будто по сговору, замалчиваемое. Правда, в театре из-за невнимания прессы не переживали: спектакль шёл с неизменным аншлагом в течение восьми лет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Архипова: С моей точки зрения, «Мазепа» в постановке Бондарчука стал спектаклем о предательстве и о страшной цене за предательство. Вероятно, в то время мотив предательства имел для Сергея Фёдоровича глубоко личное значение.

Пьявко: Мы слышали, что у кинематографистов шли какие-то драки, кто-то там у них склонял на все лады прославленное имя Бондарчука, но от нас этот клан довольно далёк. Внутри театра никто к нему не отнёсся как к изгою. Естественно, он был для нас «варяг». Когда кто-то, пусть даже очень одарённый, знаменитый, вторгается в чужую область, хоть и сопредельную, то поначалу обязательно почувствует внутреннее неудобство, некую принуждённость.

Архипова: Почувствует себя нежеланным.

Пьявко: Возможно, возникнет и неприязнь. На свою территорию чужака никто ни хочет впускать.

Архипова: Конечно, мы с Владиславом волновались, как войдёт Сергей Федорович в наш, мягко говоря, непростой коллектив. К новым режиссёрам, дирижёрам у нас относятся не просто плохо – отвратительно! К великому сожалению, так сложилось в последние годы, что для Большого театра (как и для Министерства культуры) нет понятия – выдающийся художник. Как недостойно поступили с Евгением Светлановым (светлая ему память), как оскорбили Геннадия Рождественского… А Владимир Васильев – гордость русской балетной школы, гениальный танцовщик, которому рукоплескал весь мир, – ему даже не удосужились сообщить об увольнении, случайно узнал…

Но к Сергею Федоровичу отнеслись с доверием.

Пьявко: Он сразу дал понять, что настроен на серьёзное художническое сотрудничество. Он поделился своим видением «Мазепы», своими режиссёрскими задумками. При этом был предельно тактичен, никакой режиссёрской позы. И наши крупнейшие певцы, не раз покорявшие лучшие оперные сцены мира, моментально это оценили. Началась нормальная творческая работа. Артисты раскрылись перед ним, восхищаясь его внутренней культурой, его режиссёрскими находками, а если видели его сомнения, стремились поддержать, даже подсказать…

Архипова: Он очень быстро завоевал наше тепло, расположил к себе. Гениальный артист и режиссёр. Сердечный деликатный человек.

Пьявко: Он был удивительный мужик, в нем не было «звездизма», той звёздной болезни, которой заражена сейчас вся творческая молодежь и даже кое-кто из среднего поколения. Что такое звезда? Ты работай сейчас, звезда ты или не звезда – оценят потом. А он был настоящим творцом, тружеником, с ним легко было спорить, до азарта. Но спор, эмоциональное столкновение не вызывали в нём агрессии. Он прекрасно понимал природу спора, мгновенно чувствовал, кто возражает ему убеждённо, искренне, а кто лицемерит. Как великая творческая личность, Сергей Фёдорович был не злопамятен. Злу в его душе разместиться было негде, душа его была наполнена замыслами, любовью к искусству. Хотя однажды при мне он одному озлобленному спорщику ответил спокойно, но с такой интонацией, что я бы на месте того «полемиста» сквозь землю провалился.

Архипова: Мы дружили семьями, бывали у них на даче. Знаете, бывает маленький круг родственных душ – им не нужны большие банкеты, столы, ломящиеся от яств, им хорошо от общения за чашкой чая, от чувства духовной близости, добросердечности по отношению друг к другу. К тому же, Сергей Фёдорович (как и мы) знатный чаепитник…

Пьявко: Порой зайду к ним на Тверскую, он, как всегда, немножко угрюмо:

– Чай пить будешь?

Шли на кухню, Ирина Константиновна накрывала чай.