Лютер - Гвидо Дикман

Император, у ног которого лежал бульдог, принимал приветствия немецких правителей со стоическим спокойствием. И только старым князьям, которые верой и правдой служили еще его деду, он отвечал небрежным кивком. Алеандр занял свое место позади трона императора; как всегда, лицо его оставалось в тени, и только внимательный наблюдатель мог заметить хищный блеск в его черных глазах. Когда князья в своих роскошных одеждах один за другим отвесили поклон императору, он почувствовал, как кровь зашумела у него в висках. Морщинистые лица этих знатных людей, как определил его опытный взгляд, свидетельствовали о том, что они испытывают страх. Но в их лицах было что-то еще, чему Алеандр не мог дать названия. Он затаил дыхание, ожидая, когда император поднимет руку.

В следующее же мгновение шум в зале стих. В наступившей тишине можно было даже расслышать, как струится песок в песочных часах. Двое стражников, стоявших у входа, по безмолвному сигналу своего начальника заперли на засов створки тяжелых дубовых дверей. Теперь никто больше не мог ни войти в зал, ни выйти из него.

— Мы подробно изучили ваши прошения, господа, — объявил император после некоторого молчания. Жестом повелителя он дал присутствующим понять, что они могут сесть. — Но хочу сказать вам сразу: я приехал в Аугсбург не для того, чтобы спорить о Мартине Лютере. Вашим пасторам отныне запрещается проповедовать в моих владениях. Вы предадите анафеме новую Библию, переведенную на язык черни, и всякого, кто имеет такую Библию, объявите врагом империи. — Он с вызовом посмотрел на собравшихся. — Вы меня поняли, господа?

Князья подавленно молчали, не осмеливаясь даже шевельнуться. Затем все взоры обратились на ландграфа Гессенского, которого они выбрали своим представителем. Некоторое время и он с понурым видом стоял перед Карлом, но потом неожиданно выпрямился и сделал два шага вперед, к трону императора. Бульдог тихо зарычал.

— При всем нашем глубочайшем уважении к вам, Ваше Величество, то, что вы от нас требуете, неприемлемо, — произнес ландграф. Он был бледен как полотно, и ладони у него вспотели от страха, но он тут же безо всяких колебаний объявил Карлу решение имперских сословий: — Мы не будем запрещать нашим пасторам проповедовать Слово Божье. Ни здесь, ни где-либо еще.

Не успел еще потрясенный Карл найти нужные слова, как на помощь ландграфу пришел Иоганн Саксонский, брат покойного Фридриха.

— Немецкая Библия — это дар Божий всем, кто трепещет перед Господом, Ваше Величество, — заявил он с легкой дрожью в голосе. — Подданные княжества Саксонского отказываются предавать анафеме эту Библию!

— Как вы смеете?! — С пунцовым лицом Карл вскочил, сильно пнув своего бульдога. Он с ядовитой злобой посмотрел на представителей городов, которые согласно кивали, слушая слова курфюрста. Карл оправил перекинутую через плечо мантию и простер вперед руку. — Я требую от моих регентов верности и подчинения! — возбужденно вскричал он. — В знак вашей преданности все вы завтра отправитесь процессией в собор на праздник Тела Христова и будете молиться… Каждый, каждый из вас! Причем молиться будете по тому канону, который предписывает святая Римская Церковь!

Теперь поднялся маркграф Георг Бранденбургский, старый человек, лицо которого было изборождено глубокими морщинами.

— Нет, Ваше Величество, — твердо сказал он. — Этого мы делать не будем.

— Будете, маркграф, иначе вам не избежать моего меча! — Голос императора зазвучал еще жестче. — И не думайте, что я пощажу вас лишь потому, что вы дворянских кровей!

— Я скорее положу голову на плаху, чем позволю лишить меня моей Библии, и никогда не отрекусь от своей веры! — бесстрашно ответил ему старик. Он тяжело опустился у ног императора на колени и склонил голову.

От того, что произошло дальше, перехватило дыхание не только у императора, но и у Алеандра. Курфюрст Иоганн Саксонский и ландграф Филипп обменялись взглядами, а затем тоже опустились на колени, склонив головы. Один за другим за ними последовали все остальные князья, а также представители Нюрнберга и Ройтлингена, пока все они в один ряд не замерли перед Карлом. Каждый из них подставил императору свою шею, словно ожидая в следующее мгновение смертельного удара меча.

Император медленно отступал назад. Шаг за шагом. В какой-то момент ему отчаянно захотелось оказаться на поле битвы и повести свои войска на врага. Военное искусство — вот что было его стихией. В этом искусстве он хорошо разбирался, потому что оно подчинялось правилам. Здесь же, среди этих людей, он отказывался что-либо понимать. В первый раз со времени коронации он усомнился в себе самом и, что было хуже всего, в собственной власти. Он оглядел писцов и стражу, вцепившуюся в свои выставленные вперед алебарды. Пока он размышлял, что ему сейчас сделать или сказать, какой-то щуплый человечек в темно-коричневой шелковой мантии с трудом пробился сквозь ряды. В руке он держал свиток пергамента. Это был Филипп Меланхтон.

— Что вам здесь надо? — закричал на него Алеандр. — Вам здесь нечего делать!

— Здесь мы описали наше вероисповедание, надеюсь, Его Величество не найдет в нем никакого изъяна.

— Вот как, вы так думаете? — Алеандр громко засмеялся, но глаза его были пусты. — Получается, что вы хотите ознакомить нас с новой ересью. И там тоже девяносто пять тезисов?

Меланхтон тяжело дышал. Сердце у него билось где-то в горле, но он собрал все свое мужество и, приблизившись к императору, протянул ему свиток.

— Мой друг Мартин Лютер и я посвящаем этот труд Вашему Величеству, — торжественно провозгласил он. — Мы называем его Confessio Augustana, «Аугсбургское вероисповедание».

— Что ж, посмотрим! — Император кончиками пальцев взял в руки пергамент, словно опасаясь обжечься, и через плечо передал его одному из своих писцов.

Когда Меланхтон через некоторое время украдкой оглянулся, он, к своему великому удивлению, обнаружил, что место Алеандра опустело. Вечный противник Мартина, видимо, покинул рейхстаг в тот момент, когда император принял из рук Меланхтона послание Лютера. Меланхтон облегченно вздохнул. Ощущение глубокого покоя и умиротворения разлилось по всему его телу и окончательно победило всякий страх.

Кроме колыхания алой ткани тяжелого полога ничто более не напоминало о том, что Алеандр здесь был, держа всех в напряжении своим угрожающим взглядом. Никто из присутствующих в нем не нуждался, никому не нужен был его совет. Меланхтон, то и дело кланяясь, вернулся на свое место, и в зале установилась напряженная тишина.

Даже император предпочел пока молчать.