Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго... - Юлиан Семенов

Оперируют при свете керосиновых ламп. Зашли в маленькую «пещерку» начальника госпиталя, двадцатитрехлетней Тай Пет. Она принимала нас весело и улыбчиво, и эта ее веселая улыбчивость была особенно трагичной.

За спиной, привязанный широким полотенцем, чтобы не вывалиться, сидит годовалый сын Тай Пет и испуганно глазеет на нас из-за ее плеча.

Перевязки она тоже делает, привязав сына к спине: мальчика не с кем оставить, а перевязывать раненых приходится очень часто.

Мы беседовали с ней, и вдруг рядом загрохотало, понесло гарью, плотной и удушливой. Выбежали из глубокой пещеры, поднялись наверх. Плач, крик душераздирающий, стоны: пролетел «фантом», сбросил бомбу, осколками ранило семнадцать больных. Возле входа в пещеру лежала убитая девушка-врач, две медсестры корчились на полу, и халаты их были багровыми от крови.

…Возвращались к себе молча, подавленные. Сисук не разрешил бежать через равнину, и Петсавон повел нас окружным путем, по скалам, чтобы можно было в любой момент спрятаться в пещеры.

Остановились у ручья — там купались юноша и девушка. Они были молодые, красивые, обнаженные. Они плавали в тугой ярко-зеленой воде как сказочные герои из цветного фильма. Девушка что-то напевала. Волосы ее были распущены. Она плавала среди диковинных белых цветов и смеялась.

Мы прошли мимо них «на цыпочках» — так неожиданны и прекрасны были эти Адам и Ева среди ужаса и боли войны.

…Обедом нас угощала «матушка Ван Ни Хайкам Питхун».

Боже ты мой, какая же это милая и нежная женщина!

Вообще ее хорошо знают во всем Лаосе. Она мастер по вышиванию ковров и юбок. Юбки она делает поразительные: шитые золотом и серебром, парчовые, рисунок замысловат и фантастичен.

Ковры матушки Ван Ни особенно интересны, о них стоит рассказать. Вытканы, например, две громадные жар-птицы. Одна красно-золотая, другая сине-серебряная, и все это на темном фоне.

— Почему такая контрастность цветов? — спросил я.

— Потому что ожидание утра всегда контрастно в цвете, — сказала она. — Это только кажется, что ранним утром цвета зыбки. На самом деле они самые точные и различимые. На красной птице золотые лунные отблески, а синяя уже во власти голубого с серебром рассвета…

Узоры и рисунки на коврах разнообразны. Эскизов она не делает и даже не знает, что это такое. Я ей объяснил, что такое эскиз. Она пренебрежительно усмехнулась:

— Если мечту надо сначала рисовать на бумажке, так что ж это за мечта? Мечту надо видеть все время, во сне тоже.

Понг, внимательно слушавший наш разговор, сказал:

— Жаль, что с нею может исчезнуть это народное искусство.

— А разве нельзя открыть маленькую мастерскую — училище, где бы она собрала талантливых учениц?

— В пещере? — вздохнул Понг. — Они ослепнут через полгода. Она делала все это до бомбежек. Наши девушки во Вьентьяне совсем забыли это искусство. Жаль, очень жаль. Парчовая юбка, как любовь, должна быть рождена долгим временем — и то и другое сродни творчеству.

— А может быть, девушке целесообразнее пойти в магазин, истратив на это десять минут, и купить ткань на юбку? Фабричную ткань?

— Нет, — подумав, ответил Понг, — наши девушки должны потратить хоть десять дней в году на самую красивую свою юбку.

— Вы женаты?

— Нет, — ответил Понг.

— А возлюбленная есть?

— Во время войны не может быть любви.

— А может быть, любовь существует вне зависимости от войны, и в этом нет ничего порочного?

— Нет, — ответил Понг, — любовь может быть только после войны…

С утра бомбили. Бомбежка очень сильная. Высунуть носа из пещеры невозможно. Когда американцы улетели, мы узнали, что бомба накрыла соседнюю пещеру.

Пошли туда — это в двухстах метрах от нас. Ранено двое детей. У одного осколком разбита голова.

Вынесли второго ребенка, ему два года. Левая рука висит на сухожилии, отец держит его на окровавленных руках, беззвучно плачет, пришептывает что-то.

Мальчика еще и сильно контузило, поэтому он страшно косит глазами и беспрерывно икает. В левом уголке рта то и дело набегает кровавая пузырчатая слюна.

Мать лежит на полу; ее ранило в ногу, но сознание она потеряла не от боли. Когда увидела сына, свалилась без сознания и до сих пор не приходит в себя.

— Сфотографируйте, — сказал Петсавон, — покажите в Европе, что здесь делают цивилизованные янки.

Я не смог сфотографировать этого младенца — сердце не позволило.

…Раньше, на заре цивилизации, войско воевало с войском. Теперь, когда цивилизация вошла в быт, война в первую голову обрушивается на детей и женщин.

Все утро слушал последние новости. Ехать или идти невозможно — по-прежнему бомбят. Слушал по транзисторному приемнику последние известия: Голдуотер, апологет холодной войны, заявил о бомбежках в Азии: «На войне как на войне!»

Прослушав это заявление, Сисана заметил:

— Удел подобных политиков — профессионализм, направленный на выполнение задач, выдвинутых перед ними их классом. Наши убитые дети их не интересуют. Такой профессионализм, — повторил он, — это холод души.

(Я вспомнил, как в Хельсинки один «веселый» западный журналист серьезно уверял меня, что если бы он увидел, как во время циркового представления в клетку к львам попал ребенок, он бы сначала сделал снимки, а уже потом ринулся спасать бедное дитя.

— Врете вы себе, — сказал я, — и мне врете.

— Нет, — ответил он, — видимо, все-таки не вру. Профессионализм в конце концов побеждает человека, и глупо за это человека судить.

— Профессионализм надо славить, — ответил я тогда, — но нельзя оправдывать профессиональную безнравственность. Или, если хотите, безнравственную профессиональность.)

Подниматься к буддийским бонзам (их сорок человек, они живут высоко в скалах) трудно. Целая система тонких бамбуковых лестниц, словно на мачту корабля взбираешься. А подниматься надо быстро: лестницы это самое опасное, если прилетит самолет, — и вниз спуститься не успеешь и до верха не долезешь, а падать от взрывной волны пятьдесят или сто метров в пропасть — занятие не из приятных.

Беседу с бонзами я записал подробно, она, с моей точки зрения, представляет серьезный интерес.

Сначала беседовал я с двумя бонзами. Первый — Конг Си, второй — Ки Кэо. Они — руководители ассоциации буддистов провинции Самнеа.

А особенно большое впечатление на меня произвел третий бонза — Кху Пха Тхой, подошедший чуть позже — до этого он молился со своими учениками в другой пещере.

Он член Лаосской ассоциации буддистов, глава буддистов нескольких провинций: Самнеа, Фонгсали, Намтха…

Это очень высокий человек в желтой одежде с открытой грудью, открытыми руками (мы были в пальто), с бритой головой. Огромные глаза его светятся добротой. Он не идет, а выступает, не говорит, а вещает. Вещает слова, которые, как он считает, нельзя не воспринять, ибо это истина.

— Главное, чему мы сейчас посвящаем свою деятельность, — сказал бонза, — это соединение воедино догм буддизма с политической борьбой против агрессии и утверждением национального лаосского духа.

— В какой мере остальные буддийские бонзы Лаоса разделяют вашу концепцию?

— Большинство с нами. Но у нас есть враг, его знают все. Это Маха Падит. Он является ревизором по монашескому образованию буддистов Лаоса и советником по вопросам религии в правительстве Вьентьяна. В его пагоде Ват Тян — главное средоточие сил, выступающих против патриотического движения Нео Лао Хак Сат. Вместе с ним мало людей, которые бы искренне разделяли его позицию. По-моему, он в высшей мере одинок. Остальные высшие буддийские бонзы Лаоса с нами — если не делом и словом, то мыслью, во всяком случае.

Суть нашего движения можно свести к четырем формам.

Первая форма борьбы — против самого себя, против того дурного, что заложено в тебе самом, за то хорошее, что в тебе есть.

Вторая — борьба против суеверий. Что такое суеверие? Это слепая вера в идолов, провидцев, гадателей, предсказателей. Мы против этого. Буддизм против преклонения перед теми, кто присваивает себе титул провидящего. Мы не верим в провидцев. Мы верим в моральное совершенствование каждого человека. Мы против исключительности. Провидец — это исключительное. Если все станут провидцами (а все могут стать провидцами, ведь каждый же может стать Буддой), тогда все будет прекрасно. До тех же пор, пока люди не могут сказать, что все они уже стали провидцами, каждый утверждающий себя таковым выступает против людей, ибо он возносит себя над ними.

Третья форма — борьба с теми, кто ведет неправильную жизнь.

И, наконец, четвертая — за то, чтобы человек боролся с природой — за природу…

Те бонзы, которые попали под влияние американцев, неверно толкуют Будду. Они зовут верующих к тому, чтобы стремиться совершенствовать самого себя лишь путем молитвы. Говоря, например, о добре и о любви, они не различают, кому делать добро и кого любить. Просто любить нельзя. Человек всегда любит или не любит целенаправленно…