Крест. Иван II Красный. Том 2 - Ольга Гладышева

Нескончаемое качание волны человеческой: низвержение в покорности, восставание в надежде: благослови, освяти, сохрани!.. То вдруг замолкли, перестали кланяться и просто встали.

   — Дядька, чего они? — Митя дёрнул за руку Ивана Михайловича.

   — Молитву Иисусову творят про себя. И ты твори.

   — Почему они то в пояс, то оземь?

   — В пояс — Богородице, оземь — Христу. Устал?

   — Нету.

   — Тогда молись, соколик.

   — Благословен Бог наш всегда, ныне, и присно, и во веки веков! — разнёсся слабо-звонкий голос Сергия, и Митя увидел, как почему-то огни свечей и лучин, колеблемые воздухом из стороны в сторону и чадящие, стали прямо, вытянулись, прозрачно-золотые и будто твёрдые, без трепетания.

Ещё молились, и пели, и читали, совершая строгое иноческое правило. Не сон и не явь. У Мити немного кружилась голова, хотелось сесть, прислониться к чему-нибудь. Но все вокруг стояли с утомлёнными лицами — как же он себе даст послабу?

Уже зачадили, загасли лучины в железных светцах, стало почти темно, огоньки на свечах еле теплились, воздух в храме сделался спёртым.

Сергий вышел на амвон и поклонился стоящим в ноги:

   — Благословите, братия, и простите мне, грешному, елико согреших...

Братья в свою очередь, как листья с дерева, попадали перед ним. Лишь один беленький старичок со слезящимися глазами оставался стоять, говоря громко, внятно:

   — Бог да простит тебя, отче святый, нас прости и благослови.

Митю поразило, что Сергий, которого чуть ли не в глаза называют земным ангелом, чьё благословение за счастье почитают, так искренне и смиренно просит прощения. Разве у него есть грехи? Разве здесь грешат? Зачем и о чём они просят? Что значит согрешить сердцем или мыслию? И разве сон — тоже грех? Согрешили мы, говорят, сном и леностию. А Симон даже в праздники из колодца ведра носит, и Сергию не во что приодеться. Почему так жестоки монахи к своим грехам, которые мирские люди ни во что считают?

Когда растворились двери храма, ночной воздух охватил, облил сырою свежестью, внутри же каждого выходящего были тишина и тепло.

Сергий отдельно благословил Митю:

   — Так, княжич, жаждущий пусть приходит и берёт воду жизни даром. Понял ли ты о живой воде?

   — Д-да, — с запинкой ответил Митя, — только сказать не умею.

   — Разумение не только словами постижимо. Ничто другое не утолит полнее и слаще этой Его воды.

От Сергия пахло дымом, лесом и ещё чем-то чистым, как бы ветром-луговиком.

   — О чём вы молились? — спросил Митя, почему-то радуясь.

   — Монахи молятся за тех, которые сами не могут иль не умеют. Но мы не наёмные молитвенники.

   — Вы всех жалеете? Весь мир, да? — озарило Митю. — А то зачем же к вам ходят?

   — Через монахов люди за Небо хватаются, — загадочно ответил преподобный. — Наша цель — спасение души, а через монашеское дело — спасение людей.

— А они ведь и не знают, что вы об них тужите!

— Ну что ж! Бог-то знает!.. Да и люди знают. Только не всё.

7

Хотя они были тут, рядом, чуть сзади — и отец и Сергий, — всё-таки Митя жалел, что лук не с ним.

Косые столбы лунного света вламывались меж сосен на дорожку, отчего всё казалось призрачным, бесцветным: и трава и лица, даже голос отца стал незнакомым:

   — Грешил унынием, других осуждал, себя же нет, был безрадостен и заповеди преступал. Никого не убил, но и никого не осчастливил. Крепости духа лишён, мыслию вилюч и развязен.

   — Ты родил сына.

   — Эка, — вырвалось у Ивана.

   — Ты родил сына, который...

   — Что?

   — Рано говорить об этом.

   — Хочу попросить, отче, чтоб принял под своё духовное покровительство воспитанника моего, княжича Владимира.

«Почему не об Иване Малом прошу?» — подумал, но что сказано, то уже сказано.

   — Ты сироту в своей семье содержишь? — отозвался Сергий. — Похвально сие. И вдова князя Андрея под твоим крылом?

-— Хочу, чтоб у сына моего и у братанича был один духовный отец. Если же Митя ещё в детстве великим князем станет, соправителем с ним будет митрополит Алексий.

Сергий не стал удивляться и возражать, как всякий бы на его месте поступил: да что ты, мол, почему в детстве, ты сам ещё молодой? Он только повторил:

   — Похвально сие. — И сердце у Ивана упало. Это ведь он преподобного о конце своём испытывал, о сроке своём. Сергий помедлил и добавил: — Разумно решение твоё.

   — Благословляешь? — задушенно спросил Иван.

Сергий перекрестил его:

   — На добрые дела. И на прощание.

Ивану опять стало не по себе, снова показалось, что в словах старца двойной смысл и что прощание — навсегда. Но пересилил себя, сказалось особое состояние, охватившее его в монастыре, трудно переносимое сочетание величия и простоты Сергия. Он милосерден, он не может говорить надвое, он не пророчествует и ничего не предсказывает.

   — Утром уедем. А тебе, отче, должно, на покой пора, утомили мы тебя нашим вторжением?

   — Бдение предписано монахам. Если хочешь, побудем вместе до полунощницы.

   — Как, опять на молитву?

   — Полночь — время сокровенное. В этот час бодрствовать и молиться подобает не только иноку, но каждому христианину.

   — А мне спать хочется! — заявил Митя.

   — Так подремли у батюшки на коленях, а мы вот тут на скамье у келии поместимся.

Митя прижался к отцову плечу, настороженно вглядываясь в черноту леса, разрезанную жёлтыми лезвиями лунных лучей.

   — В полночь совершается нечто таинственное в мире видимом и в человеке, — тихо говорил Сергий.

Митя метнул глазами по сторонам, ведь зоркость у него, как ни у кого больше. Но нигде пока ничего не совершалось, даже зверь нигде не хрустнет, птица не завозится; наверное, все уже почивали.

   — В полночь совершился суд Божий над Египтом и исход евреев из земли египетской. И второе Своё пришествие Господь совершит в полночь же.

   — Откуда знаешь? — не утерпел Митя.

   — Грозный суд над жизнью мира произойдёт в час полуночный. Из Евангелия, княжич. Полуночи же вопль бысть, се Жених грядёт, исходите во сретение[44]. А в последнюю полночь, Митя, труба архангела всех спящих пробудит и соберёт на суд нелицеприятный. И горе тем, кому будет сказано: а вы отойдите, ибо не знаю вас.

Столько горечи и жалости было в голосе Сергия, что Митя вздрогнул, представив себе, что вдруг и ему скажет Христос: иди, не знаю Я тебя!

   — А почему им так скажут?

   — А грешили! — просто ответил Сергий. — Заповеди преступали.

   — Я никогда не буду грешить! — горячо пообещал Митя.

   — Хорошо бы так-то. Но безгрешных не бывает. Ты хоть старайся, и то ладно. Да кайся почаще. В полночь же и Христос родился.

   — И воскрес в полночь, — подсказал Митя.

   — А Иуда что?

   — Предал и привёл воинов в полночь забрать Христа.

   — А Пётр?

   — Отрёкся, пока ещё петухи не пели.

   — Но каждую полночь после вставал он и оплакивал своё отречение.

   — Ты его жалеешь?

   — Очень. Каково-то ему было! Отречься по слабости от Того, Кого любил больше всего... Так что вот какое значение час полночный имеет, почему и подобает монаху вставать в этот час на молитву, чтобы, если придёт Христос, не застал бы нас спящими, и особенно должно молиться за спящий мир, где души остаются во сне беззащитными, а злые духи нападают на них с яростию.

   — А кто эти духи?

   — Призраки соблазнительные и неистовство всякого рода. Но главное — не унывать. Ты, чай, знаешь, что это самый большой грех?

— Я никогда не унываю, — заверил Митя…

   — Ну, что тут скажешь! — всплеснул руками Сергий.

Иван Иванович укутал сына в свой плащ поплотнее.

Митя приник к его груди и, задрёмывая, слышал, как где-то в лесу рубят дерево. Отдалённый стук топора замирал и возобновлялся, замирал и возобновлялся. Митя хотел сказать об этом, но сон сморил его, и, уже совсем засыпая, он понял, что это стучит в груди отца сердце — неровно, с остановками.

Великий князь чувствовал себя плохо. Никогда ещё так не бывало. За грудиной пекло, и под левой лопаткой словно кол воткнут. «Надсадился я всё-таки с телегой в овраге-то», — думал. Лечь бы, но удерживало желание побыть с Сергием, будто не всё досказано, не всё переговорено.

   — Что есть дух человеческий, отче?