Пляски с волками - Александр Александрович Бушков

– Да при чем тут…

– Это уж мне судить, что при чем, а что ни при чем, – столь же напористо продолжал я. – Бояться тебе нечего, устав таких вещей никаким боком не касается, а значит, и нарушений устава тут нет. И не прикидывайся дурачком. Сам должен соображать, откуда я все знаю.

В разведке дураков не держат. Я видел по глазам, что он кое-что для себя сообразил. Вмиг подыскал объяснение: подумал, что кто-то у них в разведвзводе (тот, на кого и не подумаешь) регулярно и полно освещает сослуживцев. Информаторы у нас есть, что греха таить – вот только их гораздо меньше, чем гласит расхожая молва. Мы вовсе не всезнающи и вездесущи – и в разведвзводе у нас никого нет…

– А стоит ли, товарищ капитан? – спросил он уже не уклончиво-рассудительно. – Старший лейтенант был мужик правильный, хорошо воевал, хорошо командовал, к чему его посмертно понапрасну трепать… Я с ним четыре раза в разведпоиск ходил в немецкие тылы. Правильный был командир…

– Кто же спорит? – сказал я. – И не собираюсь я трепать понапрасну. Дальше меня не пойдет, я ж тебе офицерское слово дал…

– Ну, если так… – решился он. – Старший лейтенант был… человек не совсем обычный, у нас в Сибири про таких людей говорят: «Знает он что-то». Вот и старший лейтенант… знал. Когда я пришел во взвод, был свидетелем… Тут мне ребята и растолковали, что к чему. Все, оказывается, знали, весь взвод, только дальше нас это не выходило. А однажды в поиске я и сам видел… Вы не поверите, но так оно все и было…

– Рассказывай, – сказал я. – Постараюсь поверить…

– Немцы за нами пустили собак. Мы не знали, что у них там собаки… Место было паршивое: реденькая такая рощица, а перед ней и позади нее – лысая местность, голые поля. Мы в рощице засели, а собаки их к нам вели, как по ниточке. Самое отчаянное было положение: если бы мы стали убегать полями, они бы нас обязательно заметили. У них был радист, мы в бинокль видели. И перло их чуть ли не взвод, а нас – четверо. Пришлось бы нам в той рощице… смертью храбрых… Вот когда они были на полпути, метрах в трехстах, старший лейтенант руку ковшиком ко рту приложил и зашептал что-то, и лицо у него стало такое… непонятное, как бы даже и незнакомое. Тут с собаками что-то и приключилось. Они, все три, словно с пути сбились, будто у них нюх напрочь отказал или на медвежий след натыкались, но откуда там медведю взяться, совершенно не медвежьи были места… Принялись метаться, визжали, упирались. А потом дружненько потянули вправо, почти что под прямым углом, да уверенно так, как и прежде этого шли… Ушли немцы в другую сторону. Когда они пропали из виду, мы припустили по полю со всех ног. Пробежали с километр, а там пошел лес погуще, стало легче, так к своим и вышли. Мы потом промеж себя об этом не говорили, к чему языком зря звонить? И остальным не рассказывали. И старший лейтенант держался так, словно ничего и не было. Вы не подумайте, товарищ капитан! Только один раз такое случилось… непонятное. Во всем остальном старший лейтенант воевал, не проявляя никаких… умений. Как все воюют. Один раз только…

– Ну ладно, – сказал я. – А с тем покойником как было?

– Это за две ночи до той началось. Буленчук, когда сменился с караула, стал рассказывать такое… будто волки ночью подходили совсем близко, и были это не простые волки. Он, мол, сам видел, как на месте одного вдруг получился голый человек, постоял за деревом, посмотрел, а потом опять волк образовался… Да так стоял на своем Буленчук… Кое-кто ему не поверил, а вот старший лейтенант слушал очень серьезно и внимательно. И на другую ночь сам пошел в караул вместо Юричева, хоть и не обязан был, как командир. Утром вернулся очень задумчивый. Собрал нас и спросил: вы мне верите, орлы? Мы сказали, как же иначе. Тогда он спросил: похож я на сумасшедшего? Мы говорим: да ничуточки, давно вас знаем. Он говорит: дела тут творятся… замысловатые. Такие, что никакое начальство не поверит, но я-то знаю, в чем тут дело, меня дед учил… И добавил: готовы ничего не спрашивать, только слушать и исполнять? Мы сказали, что готовы. Тогда он договорился насчет машины и послал меня в город. Задание было такое: найти попа и взять у него лампадного масла, дать в уплату пару банок тушенки. Попа искать не пришлось, он был в церкви. И не особенно моей просьбе удивился. Как старший лейтенант и наказывал, я взял полный флакон из-под «Красной Москвы». – Он показал высоту растопыренными пальцами. – Я его до того чисто вымыл… Старший лейтенант сказал: всем, кто пойдет в караул, этим маслом пули в обойме смазать и постараться хоть одного волка да подстрелить. Вот я и грохнул в одного, когда близко подошел. А дальше – сами знаете…

Не было смысла расспрашивать его дальше. Вполне возможно, он и рассказал бы еще что-то интересное, но какой от этого смысл, если Ерохин мертв, Жебрак со стаей пропал в безвестности, и все, кто столкнулся с Неведомым, будут держать язык за зубами?

– Ладно, Сипягин, – не колеблясь, сказал я. – Иди к себе и разговор наш забудь напрочь. Не было никакого разговора, и ничего не было. Все тебе приснилось… и мне тоже. Усек?

– Так точно, товарищ капитан! – воскликнул он с самым радостным видом.

– Ну, ступай…

– Есть! – браво отозвался он, отдал честь (не заметив, что приложил руку к пустой голове), четко повернулся через левое плечо и пошел к палатке бодрой походкой человека, свалившего с плеч нешуточную заботу.

А я, постояв немного, пошел к палацу – правильнее было бы употребить другое слово, «поплелся».

Последний кусочек головоломки лег на свое место.

Смазанная лампадным маслом пуля упокоила Корбача надежно, как ей и надлежало. Ерохин в тот вечер, конечно же, был у Жебрака, и можно предположить, меж ними что-то произошло, очень может быть, не имеющее слов в человеческом языке. Возможно, они все поняли друг про друга посредством своих умений – и Жебрак увидел в Ерохине нешуточную для себя угрозу. И послал Садяржицу. А у Ерохина, скорее всего, не было от нее защиты, и почуять ее приближение он не смог. Садяржицы – сугубо местная нечисть. Безусловно, у