Светка – астральное тело - Галина Шергова

Любил Федор Иванович и цитировать Норберта Винера: «Когда существует сообщение без потребности сообщения, существует ради того, чтобы кто-то приобрел социальный и духовный престиж жреца сообщения, тогда коммуникативная ценность сигнала падает, подобно свинцовой гире», – и прибавлял: – Извините за общеизвестную цитату».

Посвященным полагалось знать все рассуждения отца кибернетики (хотя в глубине души Федор Иванович как раз рассчитывал, что высказывание Винера ошеломит новизной), а также владеть примененной терминологией. Поскольку мы с вами можем к посвященным быть и не причислены, то, заглянув в словарь, уточним смысл терминов.

«Репрезентативность – 1) представительность, 2) в социологии р. позволяет обоснованно переносить научные выводы, полученные при анализе выборочной совокупности, на совокупность генеральную.

Релевантность– смысловое соответствие между информационным запросом и полученным сообщением».

Все просто, как апельсин. Или как простая гамма. Да?

Хотим заметить, что адресование к теории информации используется автором вовсе не с целью доказать, что и он, мол, автор, не лыком шит. Все имеет непосредственное отношение к описываемым событиям. Их ход подводит нас к рассказу о докладе, который сделал Федор Иванович Швачкин на межинститутском совещании по проблемам нравственного воспитания.

Доклад этот он хотел поначалу перепоручить Шереметьеву, но позднее ход событий изменил ход мыслей Федора Ивановича.

А готовясь к выступлению, Швачкин и обратился к теории информации, дабы ценность сообщения возросла на множество «бит». Что же касается любимой винеровской цитаты, то она была как нельзя кстати. Ибо, хотя Федор Иванович и жаждал приобретения социального и духовного престижа жреца сообщения, в самом сообщении была настоятельнейшая потребность.

Таким образом, нечего удивляться тому, что первый же абзац доклада привлек внимание аудитории. В первую очередь за счет третьего параметра – небанальности. Или неожидаемости.

Обычно доклады берут исток в общих положениях, всем известных, отчего слушатели считают возможным принимать их вполуха. Включаются, когда дело дойдет до дела. Федор Иванович начал так:

– Когда в Америке закончилась война между Севером и Югом, на одном из приемов президент Линкольн сказал: «Покажите мне эту маленькую женщину, из-за которой началась эта большая война». Как вы понимаете, президент имел в виду Гарриэт Бичер-Стоу и ее книгу «Хижина дяди Тома».

Кое-кто из присутствующих, правда, решил, что по своей неизменной привычке Федор Иванович отдает должное байкам, но докладчик вовсе не ограничился занимательной исторической подробностью, а продолжал:

– Разумеется, было бы гиперболой считать, что война возникла потому, что упомянутая книжка раскрыла обществу глаза на ужасы рабовладения. И тем не менее воздействие этого произведения на нравственное состояние американцев очевидно.

Опять-таки кое-кто из слушателей (а в любой аудитории всегда есть люди, которым все ведомо наперед) заподозрил, что Швачкин растечется в прописях о влиянии литературы на общественное развитие. И снова промахнулся. Не этому посвящал доклад Федор Иванович. Темой его была личность. Личность литератора, публициста, проповедника нравственных основ. Он даже так и сказал: «Нам необходим проповедник. И не нужно бояться клерикального оттенка этого слова».

Федор Иванович говорил о личности, ее масштабе, опытом собственной жизни заслужившей право быть олицетворением нравственных категорий, за которые данная личность сражается в своих произведениях. Личность должна быть конгениальна высоте и чистоте задач, стоящих перед ней. Он вспомнил Чернышевского, Томаса Мора, Сен-Симона, Белинского и показал, как они воздействовали на общество не только талантом своих творений, но и безусловностью автопортрета, выписанного на нетленных страницах.

– Ибо, – резюмировал он, – без нравственности лично не может быть нравственности общественной.

В работе совещания принимал участие один из крупных руководителей. Сидя в президиуме, он с живой заинтересованностью слушал доклад, повернувшись к Федору Ивановичу, а когда тот произнес цитируемое, что-то записал.

– Существовало некогда понятие «властитель дум», – продолжал Федор Иванович, – прекрасное понятие. Ибо властительность подразумевает могущество, а дума – не мыслишки по поводу. Какая же личность может быть помазанником небес и людей на такое звание! Переводится у нас это понятие. Душами и умами владеют «идолы», «кумиры», скажем, звезды эстрады, телевидения и кино. А каков масштаб их личности?

Не называя имен, без гневного бичевания в голосе, даже с грустным сочувствием Швачкин рассказал о некой эстрадной певице с сомнительным прошлым, да и сегодня запуталась певица в беспорядочных бездуховных романах, в блате, спекуляции на своей известности. А ему, Швачкину, как анекдот рассказывали: поклонницы пуговицы с платья этой дивы на талисманы расхватали.

Еще поведал Федор Иванович об одном популярном ученом, журналисте, который жену выгнал из дома только за то, что она споткнулась о его любимого кота…

Аудитория на эти истории реагировала весьма оживленно, ведь известно, что даже самая просвещенная публика к бытовым пикантностям относится с не меньшим интересом, чем к сообщениям о научных сенсациях.

Среди участников совещания находился и Максим Максимович Шереметьев. Именно он был и среди тех, кто после вступительного аккорда швачкинского доклада подумал уныло: «Ох-о-о, опять закрутил баечную шарманку».

Скучная изведанность риторических приемов шефа мешала сосредоточиться. Но не только она.

Бреясь утром в ванной, Максим Максимович намурлыкивал, черт его знает почему, вспомнившийся куплет. Куплет этот давний, донэпманских времен, любил напевать покойный отец:

– А как у нас дела насчет картошки?

– Насчет картошки? – Насчет картошки.

– Она уже становится на ножки.

– Нет, в самом деле? Я рад за вас.

И вот сейчас в памяти выпрыгнуло озорное: «А как у вас дела насчет картошки?» Развеселясь этим, Шереметьев даже подмигнул докладчику, мысленно вопрошая: «А действительно, насчет картошки? Как?»

Когда Федор Иванович рассказал истории о певице и журналисте, слегка шокированный Шереметьев поморщился. «Она уже становится на ножки!»

Но! Не успел он так подумать, как ощутил, что застигнут присутствием чего-то непонятного, даже раздражающего своей новизной. Насторожился, картошка притихла в висках. Что же это было? Что? Что? И вдруг понял: тон доклада. Скорее внутренняя тональность. Не вызывала она сомнений. Федор Иванович говорил – воистину! – огорчаясь.