Научно-фантастические рассказы американских писателей - Том Годвин

Ничто не могло помешать. Поднимаясь по ступенькам, Рой испытывал огромное чувство облегчения и свободы. Он отпер дверь — и услышал последний, отчаянный крик своей жены.

Рэй Бредбери

ДЕТСКАЯ ПЛОЩАДКА

Еще при жизни жены мистер Чарльз Андерхил, спеша каждое утро на пригородный поезд или возвращаясь вечером домой, всегда проходил мимо детской площадки и никогда не обращал на нее внимания. Она не вызывала в нем ни неприязни, ни интереса, ибо ему вообще едва ли было известно о ее существовании.

Но вот сегодня за завтраком его сестра Кэрол, полгода назад занявшая за обеденным столом место его покойной жены, осторожно сказала:

— Джимми скоро три года. Завтра я отведу его на детскую площадку.

— На детскую площадку? — переспросил мистер Андерхил.

А у себя в конторе на листке блокнота записал и, чтобы не забыть, жирно подчеркнул черными чернилами: “Посмотреть детскую площадку”.

В тот же вечер, едва грохот поезда замер вдали, мистер Андерхил обычным путем, через город, устремился домой, сунув под мышку свернутую в трубку свежую газету, чтобы не зачитаться дорогой и не позабыть взглянуть на детскую площадку. Таким образом, ровно в пять часов десять минут пополудни он уже стоял перед голой чугунной оградой детского парка с распахнутыми настежь воротами — стоял, остолбенев от ужаса, не веря тому, что открылось его глазам…

Казалось, и глядеть-то было не на что. Но едва он прервал свою обычную безмолвную беседу с самим собой и вернулся в окружающий мир, постепенно, словно на экране телевизора, все стало обретать отчетливые очертания.

Он услышал голоса — приглушенные, словно из-под воды доносившиеся крики и возгласы, исходившие от каких-то расплывчатых пятен, ломаных линий и теней. Потом будто кто-то нажал рычаг машины, крики с силой обрушились на него, а глаза явственно увидели то, что прежде скрывалось словно в тумане. Он увидел детей! Они носились по лужайке, дрались, беспощадно колотили друг друга кулаками, царапались, падали, поднимались, снова бежали — все в кровоточащих или уже подживших ссадинах и царапинах. Казалось, дюжина кошек, брошенных в собачью конуру, не могла бы вопить сильнее. С почти неправдоподобной отчетливостью мистер Андерхил видел каждую ссадину, каждую подсыхающую болячку и царапину на лицах и коленях детей.

Ошеломленный, он выдержал первый шквал звуков. Когда же его глаза и уши были уже не способны воспринять что-либо, к ним на помощь пришло обоняние. Он ощутил едкий запах ртутной мази, липкого пластыря, камфары и свинцовых примочек. Запах был настолько сильный, что он почувствовал горьковатый привкус на языке. Сквозь железные прутья решетки, тускло поблескивавшие в сумерках уходящего дня, потянуло запахом йодистой настойки. Дети, как одержимые, метались по лужайке, налетали друг на друга, набивая синяки и шишки, оступались, падали — и все это с какой-то непонятной, необъяснимой жестокостью.

Свет на площадке был какой-то странный, слепяще-резкий — или, может быть, мистеру Андерхилу так показалось? — а фигурки детей отбрасывали сразу четыре тени: одну темную, почти черную, и три слабые серые полутени. Поэтому почти невозможно было сказать, в каком направлении мчатся эти маленькие стремительные фигурки, чтобы в конце концов на всем бегу врезаться во что-нибудь. Да, этот косо падающий, слепящий глаза свет, резко обозначая контуры предметов, странно отдалял их, и от этого площадка казалась нереальной, почти недосягаемой. Может быть, виной всему была чугунная ограда, напоминающая решетку зоопарка, за которой всякое может случиться.

“Обитель боли и страданий, — подумал мистер Андерхил. — Почему дети стремятся превратить свою жизнь в ад? А это вечное стремление истязать друг друга?” Вздох облегчения вырвался из его груди. Слава богу, его детство давно и безвозвратно ушло. Нет больше щипков и колотушек, бессмысленных страстей, обманутых надежд!

Внезапно налетевший ветер вырвал из-под руки газету. Мистер Андерхил бросился за ней. Схватив ее, он поспешно отступил назад, ибо за то короткое мгновение, что он находился по ту сторону ограды, он вдруг почувствовал, как тяжело повисло на нем пальто, как велика стала шляпа, как ремень, поддерживающий брюки, сделался слишком просторен, а ботинки сваливаются с ног. Ему показалось, что он маленький мальчик, нарядившийся в платье своего отца и вздумавший поиграть в почтенного бизнесмена. За его спиной грозно возвышались ворота парка, серое низкое небо давило свинцовой тяжестью, в лицо дул ветер, напоминавший дыхание зверя, отдававший запахом йода. Вдруг мистер Андерхил споткнулся и чуть не упал.

Выскочив за ограду, он остановился и облегченно вздохнул, словно человек, вырвавшийся из леденящих объятий океана и еще не вполне пришедший в себя от смертельного испуга.

— Хэлло, Чарли!

Мистер Андерхил круто обернулся. На самой верхушке металлической спусковой горки сидел мальчик лет девяти и приветственно махал рукой,

— Хэлло, Чарли!

Мистер Чарльз Андерхил машинально махнул ему в ответ. “Однако я совсем не знаю его, — тут же подумал он. — Почему он зовет меня Чарли?”

В серых сумерках незнакомый малыш продолжал улыбаться ему, пока вдруг вопящая орава детей не столкнула его вниз и с визгом и гиканьем не увлекла с собой. Ошеломленный Андерхил стоял и смотрел. Площадка казалась огромной фабрикой боли и страданий. Простояв у ограды даже целых полчаса, вы не нашли бы здесь ни одного детского лица, которое не было бы искажено гримасой вопля, не побагровело бы от злобы, не побелело бы от страха. Да, это было именно так. Кто сказал, что детство — самая счастливая пора в жизни человека? Нет, это — самая страшная, самая жестокая пора варварства, когда даже полиция бессильна защитить вас, а ваши родители слишком заняты собой и своим недосягаемым и непонятным для вас миром. Будь это в его власти — мистер Андерхил коснулся рукой холодных прутьев решетки, — он повесил бы здесь только одну надпись: “Юные торквемады”.[3]

Но кто же тот мальчик, окликнувший его? Отдаленно он кого-то напоминал, какого-то старого друга или знакомого. Должно быть, он сын преуспевающего бизнесмена, благополучно нажившего на склоне лет язву желудка.

“Так, значит, вот где будет играть мой Джимми”, — подумал мистер Андерхил.

В передней, повесив шляпу и, как обычно, рассеянно взглянув в мутное зеркало на свое вытянутое и расплывчатое отражение, мистер Андерхил вдруг почувствовал озноб и усталость, и, когда навстречу ему вышла сестра, а за ней, мягко ступая ножками, бесшумно, словно мышонок, выбежал Джимми, мистер Андерхил был менее приветлив с ними, чем обычно. Сынишка как всегда забрался к нему на плечи и начал свою любимую игру в “короля гор”. А мистер Андерхил, сосредоточенно глядя на кончик сигары, которую никак не мог раскурить, откашлялся и сказал: