Наследники Скорби - Екатерина Казакова

В сиянии разгорающегося огня девушка, наконец, разглядела мечущихся оборотней, а среди них коренастого мужчину, торопливо обшаривающего раскисшую землю. С пальцев вожака лилось слабое зеленое сияние.

Обережница прицелилась. Надо попасть. Надо. Стрела. Другая. Третья. Четвертая. Снова яркая вспышка прочертила тьму, и костер разгорелся шибче. Тамир, хвала!

Стрела. Другая.

Мечутся тени, стелятся, катаются по сырой земле. Кажутся черными в неверных отсветах пляшущего пламени мокрые шкуры, разлетаются брызги, блестят лужи. Видно плохо. Но видно!

Вожак лежит в грязи, лицом вниз. Дело!

…С сушил она спустилась, когда третий тул опустел.

Вышла за ворота. Огляделась. Запертые в круге, хрипели и метались звери. Большая Стая. Шестеро полегли. Иные еще скребли лапами по грязи, силились встать. Подранки. Таковых Лесана насчитала семерых. И трое ли, четверо — обезумевшие — рычали и рвались, не в силах покинуть пятачок заговоренной земли.

Обережница подошла и сказала:

— Кто обернется человеком и сам подойдет — тому оставлю жизнь.

Но все одно — смотрела на лежащего ничком вожака, не спуская глаз. Вдруг еще поднимется, тварь злобная.

Из четверых перекинуться обратно в человека смог лишь один — молодой парень, прихрамывающий на правую ногу.

— Не врешь, Охотница? — хрипло спросил он, стоя напротив — грязный, пошатывающийся, с еще по-звериному мерцающими глазами.

— Руки протяни, — приказала она, не считая нужным отвечать на вопрос.

Он протянул.

Девушка бросила ему пеньковую веревку.

— Надевай. Узлы затягивай.

Волколак глядел с удивлением. Что такое пенька? Смех один! Но надел, кое-как завязал.

— Стой здесь покуда.

— Долго стоять?

— До рассвета.

Он дернулся.

— Что, — спросила девушка, — страшно?

Пленник покачал головой и послушно замер в шаге от нее.

— Иди сюда. — Она дернула его из круга и тут же рассекла сырую землю ножом в том месте, где была переступлена оградительная черта.

Что-то сказала, окропила кровью.

— Пошли, — пихнула оборотня в спину, — нечего тут стоять.

Она привела его на родительский двор и втолкнула в клеть. Перевязала ноги все той же пенькой, что-то набормотала.

— Сиди тихо. Не то голову сниму. Только попробуй мне народ пугать.

— Не буду. — Он привалился спиной к стене и напомнил: — Ты обещала не убивать.

— Будешь вести себя по-людски, то и я слово не нарушу.

— Зачем же мне кидаться, если я жить хочу? Стой.

— Чего?

— А с теми что будет? — Парень кивнул в сторону улицы, откуда доносился яростный рык.

— Перебью, да и все, — ответила Лесана, закрывая дверь клети.

Тамир не запомнил, как метал стрелы. Тело все делало само, тогда как рассудок словно окаменел.

Когда за воротами стихло, он спустился вниз и вышел на улицу; ноги казались деревянными, негнущимися.

Занимался рассвет. Дождь кончился, и в сером сумраке колдун увидел Лесану — мокрую и уставшую. Она бродила по колено в грязи и добивала тех оборотней, кто еще шевелились. Тамир привалился плечом к столбу ворот.

— Все? Или убежал кто? — спросил он.

— Не похоже, чтобы убежал… — Она резким ударом вогнала лезвие меча под лопатку еще шевелящемуся волколаку. — Ты чего так долго не стрелял? Я уж испугалась, что он вырвется.

— Не помню. Устал.

— Устал? — Она озабоченно посмотрела на колдуна.

— Да.

— С чего? Много Дара пролил?

— Не мало. Ладно… Ты пока тут… я пойду резы подновлю, да черту замкну вокруг тына. А то мало ли… Да и Влеса этого упокоить надо.

— Ступай, — кивнула она, отмахивая голову едва живому подранку.

Солнце уже поднялось, когда колдун возвратился. Лесана закончила к тому времени пинать и резать оборотней, а дождь залил прогоревшее кострище. Тамир стоял в воротах, пошатываясь, и смотрел на перепаханную могучими лапами грязь, на огромные мокрые туши, на лужи, окрашенные кровью. Все закончилось.

— Не впусте трудились, — услышал колдун голос справа от себя. С удивлением повернулся и встретился глазами…

— Стой, — сказал наузник вмиг онемевшими губами, протянул руку к мужчине и еще успел произнести: "Ардхаэр…"

— Тамир! — Лесана не поняла, что случилось и зачем колдун тянет руку, словно обращаясь к кому-то, лишь увидела, как он стремительно и страшно бледнеет и оседает в раскисшую грязь. — Тамир!

Она бросилась, едва не оскользнувшись, но подхватить его не успела. А когда склонилась над бездыханным телом, увидела, как страшно обозначились черты, ввалились щеки и губы посинели.

— Тамир…

-

Что скажешь?

-

мрачно спросил Зван.

Дивен поднял на вожака полный глухой боли взгляд:

-

Не знаю. Нечего мне сказать.

-

Трава примята там была, ты ж видел,

-

отозвался тем временем Ставр

-

коренастый молодой мужчина с шапкой льняных кудрей на голове.

-

Я и круг нашел обережный с кострищем. Был там Охотник. Вроде не врет Серый.

-

Не врет Серый…

-

задумчиво повторил Зван.

-

Не врет… Да только что здесь Охотник делал? Ни дорог окрест, ни путей нахоженных.

-

Не знаю,

-

глухо отозвался собеседник.

-

Мне самому волколаки не по сердцу, но…

-

Дураками будем, если влезем в это, Зван,

-

подал голос сидящий за столом Мирег.

-

Волки не умом живут, а нюхом и повадкой. Куда нам с ними?

-

Куда нам с ними…

-

все так же задумчиво произнес вожак.

Все знали за ним эту особенность

-

в пору размышлений повторять сказанное собеседником.

Дивен сидел, угрюмо глядя под ноги. Душу затопило черное беспросветное отчаяние. Слада слегла. Радош плакал до синевы, чувствуя тоску матери. А он

-

отец

-

застыл от горя, будто сердце одеревенело. Первая дочь их умерла в полгода. Вторая, родившаяся следом,

-

в три месяца. Юна была третьей. Цвета

-

четвертой. И теперь единственной.

Стеха, Мленя, Желан… Маленькие застывшие тела, с торчащими из них древками стрел.

Он помнил, как нашел ее, лежащую в траве, мокрую от росы. Как смотрели в небо широко распахнутые глаза и не слепли от солнца. Он попытался взять ее на руки, но она оказалась такой тяжелой, что у него не хватило сил поднять. Он гладил ее по волосам, смотрел в тонкое белое лицо, и в этот миг из приоткрытого рта дочери выполз муравей.