Северный Удел - Андрей Кокоулин

Майтус брил. Ходил за спиной, с полотенцем на плече и приговаривал: «Не идет вам бородка, господин Бастель, старит». М-да…

Встав, я спустился по лестнице в зал и, осторожно ступая, вышел в сентябрьскую прохладную ночь. Небо было усыпано звездами. Глыбами мрака стыл лес, лениво поплескивали волны близкой реки.

Почти благодать.

— Не спится, господин офицер?

Высокая фигура бесшумно поднялась с земли. Пятно лица. Безыскусное плетение жилок.

— А вы что здесь? — спросил я.

— На всякий случай.

Фигура приблизилась. Я угадал в ней нашего следопыта. Короткий ствол карабина выглянул из-за спины.

— Ждете кого-то? — спросил я.

— Скорее, опасаюсь.

— Чего же?

— Так. Женщины вашей. Кипит в ней все, а снаружи — сталь. Такие из всех веревки вьют. — Он помолчал и добавил: — Не совьют, так убьют.

— Вот и держитесь от нее подальше.

— Я-то что? Не подхожу даже.

Мы постояли, вглядываясь в темноту. Ни огонька, ни взблеска, но казалось, ночь шевелится и дышит, меняя оттенки, и какие-то громады незримо перетекают с места на место, приближаются, подбираются, окружая, шелестят травой.

— Тяжелые времена, — выдохнул жандарм.

— Как вас зовут?

— Оскольский, Лексей я.

— Знаете, Лексей, — щурясь во тьму, сказал я, — у меня был учитель. Он убит, остался там, в поместье. Но он говорил мне: «Во времена испытаний важно на совесть продолжать делать то, что ты должен делать. Потому что хаос — это когда люди, как корабли в бурю, теряют якоря. Стань для них таким якорем. И твои действия обязательно найдут последователей. Не гнись. Стой твердо. Сцепи зубы. И люди сплотятся вокруг тебя, потому что ты выступишь противовесом хаосу». Так вот, я собираюсь следовать его совету. Моя задача — найти убийц, и я постараюсь сделать ее хорошо. Какая бы Ночь Падения не стояла вокруг. Пока не умру. Я — Бастель Кольваро. Защитник.

Я развернулся и пошел обратно в дом.

— Оно-то так… — вздохнул за спиной Оскольский. — Только ж кораблей много, а якорей? Одним разве обойдешься?

Часам к трем смутные фигуры постовых, поскрипывая досками, заходили по коридору, затормошили спящих.

— Господин урядник, господин урядник, — громким шепотом позвал сунувшийся в постоялую половину отставник.

— Не ори.

Сахно, прилегший в закутке за стойкой, зашевелился, зашуршал одеждой. Стукнули сапоги.

— Кто здесь? — уловил он мое движение на лавке.

— Кольваро. Извините, не спится, — сказал я.

— А-а. Как вы насчет ополоснуться?

Вместе мы сходили к реке.

Я разделся до пояса и смыл с себя грязь последних дней. Вода была холодная. Заломило кисть, сломанную Лобацким в «Персеполе». То ли не срослась до конца, то ли обрела ненужную чувствительность.

Урядник бухнулся в реку в одних трусах и, фыркая, погреб против течения. Голова его, удаляясь, скакала черным поплавком по шершаво-серой поверхности воды. Двое жандармов вывели к мосту лошадей.

Ночь тихо выцвела. Над водой поплыла зеленоватая дымка. Бряцало ведро. Отсвет костра на заднем дворе поднялся над крышей.

— Хорошо.

Урядник выскочил на берег, запрыгал на одной ноге. Я скомкал сорочку и надел кое-как охлопанный мундир на голое тело.

Вернувшись в дом, мы застали Тимакова, выскребающего из котла остатки ужина. Горела свеча. Тень капитана наползала на ставень.

Я, присев на лавку, повернул к себе забытую урядником книгу. «Кровь и обещания. Сентиментальный роман». Первые же строчки заставили меня отодвинуть сочинение подальше. «Любите ли вы меня, Димитр? — спросила, наклонив хорошенькую головку Эльза…» Надо же, что урядники читают. Наверняка о несчастливой любви девушки низкой крови и повесы из высокой семьи. Популярный сюжет.

Как-то я тоже изображал повесу.

В маленьком городке, где однажды картечью подстрелили городского голову. Впрочем, дело прошлое.

— Господа, — Зоэль легко спустилась по ступенькам к столу, — доброй ночи. Здесь есть где вымыть голову?

— Речка — в ста шагах, — сказал я.

— Не люблю, когда смотрят.

Тимаков гоготнул.

Зоэль зло стукнула костяшками пальцев о столешницу и выскочила наружу. Там уже, накормив, седлали лошадей.

— Ну что же… — урядник, приглаживая волосы, зацепился глазами за книжку, смущенно крякнул и, подобрав, затолкал ее за пазуху. — Я это… Пора?

— Да, давайте с благодатью, — кивнул я.

Тимаков выщелкнул револьверный барабан и крутнул его, проверяя патроны.

Небо на востоке слабо зеленело. Северные рассветы все начинаются с зелени, которая затем, рассыпаясь в стороны и темнея, трансформируется в цвет густой венозной крови.

Еще в темноте мы короткой рысью миновали мост.

Разбитая телегами дорога нырнула в лес. В дымке замелькали сосны — желто-серые стволы, косматые лапы. Зоэль, указав направление, молчала, Тимаков держался в аръергарде. Я жилками щупал воздух.

Оскольский, пустив лошадь в галоп, оторвался от нас и скрылся за поворотом. Приблизился урядник.

— Ловим живьем или как придется?

— Без разницы, — ответил я. — Но сначала надо бы догнать.

— Догоним, — уверенно заявил Сахно.

Через две версты открылась спящая деревенька на холме. Косые заборы, ветхие срубы, тонкие извивы печных труб и крытые дранкой крыши.

В одном из окон мелькнул белый овал лица.

Кровью я уловил еще пятерых в доме напротив, двоих — дальше по дороге, одного — в избе на отшибе. Не густо.

Наш отряд проскочил деревню насквозь, нырнул в низинку и разлетелся по широкому, заросшему вереском полю. Дорога делала крюк, огибая поле по широкой дуге. Мы срезали, правда, чуть не сорвались в обрывистый ручей.

Тем временем посветлело. Солнце обожгло верхушки далекого леса.

Оскольский ждал нас за осинником. Лошадь пританцовывала на взгорке. Впереди громоздились глыбы, оставленные древним ледником. За глыбами на туманном склоне проглядывали домики еще одной деревни.

— Здесь этот ваш спешился, — сказал Оскольский, когда мы подъехали к нему. — Повел коня в поводу. Конь хромает. Возможно, упал с него неудачно. Оступался, видите?

Он рукой показал на участок дороги с размазанной к обочине глиной. У колеи четко проступал отпечаток ладони.

— И сколько до него? — спросил я.

— Нашим ходом сейчас часа четыре. Ночь мы уже отыграли. Он тоже, думаю, сколько-то времени спал.

— Диана?

— Чуть правее, — сказала Зоэль. — И да, уже ближе.

Рот у нее скривился в странной полуулыбке.

Мы двинулись к деревне. Дорога завиляла между глыбами, под копытами захрустела каменная крошка.