Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль

Они ехали в дорожной карете по Реймскому тракту. Чем дальше они продвигались на восток, тем чаще попадали в скопления войск и тем сильнее задерживали их продвижение нескончаемые интендантские обозы, лафеты и прочее хозяйство армии на марше. В конце концов им пришлось повернуть на север, к Шарлевилю, а оттуда вновь на восток, минуя позиции национальной армии, которой по-прежнему командовали Люкнер[168] и Лафайет. Армия выжидала. Противник готовился к наступлению и за последний месяц сосредоточил на берегах Рейна крупные силы.

Франция бурлила – неотвратимость вторжения привела народ в ярость. На беспрецедентно наглый, полный угроз манифест герцога Брауншвейгского[169] французы ответили штурмом Тюильри и ужасами десятого августа. Правда, герцог только подписал манифест, а настоящими авторами этого документа были граф Ферзен и безрассудная королева. Манифест выпустили ради спасения короля, но достигли противоположного результата: по-видимому, чрезмерные угрозы более, чем что-либо другое, ускорили падение монарха, в котором французы стали видеть общественную угрозу.

Впрочем, господин де Керкадью, сеньор де Гаврийяк, путешествовавший под защитой крестника-революционера к безопасной гавани за рейнскими рубежами, эту точку зрения не разделял. Кантен де Керкадью усматривал в бескомпромиссном заявлении герцога уверенность хозяина положения, который располагает достаточными средствами, чтобы исполнить свое обещание. Путники обгоняли растянувшиеся колонны голодных, необученных, скверно одетых и чем попало вооруженных новобранцев. Какой отпор мог дать этот сброд великолепно вымуштрованным и снаряженным семидесятитысячной прусской и пятидесятитысячной австрийской армиям, усиленным двадцатью пятью тысячами эмигрантов – в том числе цветом французского рыцарства?

Вдосталь налюбовавшись из окна экипажа оборванными, убогими защитниками Республики, бретонский дворянин с видимым облегчением откинулся на подушки. Тревога его улеглась, в душе воцарилось спокойствие. Еще до исхода месяца союзники войдут в Париж. Революционный разгул окончен. Пора господам санкюлотам вспомнить о посте и покаянии. Не сдерживаясь в выражениях, господин де Керкадью изложил свое мнение вслух. Взор его был устремлен при этом на Моро и словно бросал тому вызов.

– Я бы согласился с вами, если бы артиллерия решала все, – ответил Андре-Луи. – Но для победы в битве одних только пушек мало, нужны еще и мозги. А мозги того, кто издал герцогский манифест, не внушают мне уважения.

– Вот как! А Лафайет? Или ты считаешь его гением? – Сеньор де Гаврийяк фыркнул.

– О нем судить рано. Он еще не командовал армией в условиях военных действий. Возможно, ничем не лучше герцога Брауншвейгского.

По прибытии в Дикирх обнаружилось, что городок занят гессенцами из авангарда дивизии князя Гогенлоэ,[170] которая наступала на Тьонвиль и Мец. Солдаты – опытные, хорошо вооруженные и дисциплинированные – были полной противоположностью тем оборванцам, которым предстояло сдерживать их наступление.

Андре-Луи снял трехцветный кушак, опоясывавший его оливково-зеленый костюм для верховой езды, и отцепил трехцветную кокарду с конической тульи широкополой шляпы. Документы он запихнул поглубже во внутренний карман застегнутого на все пуговицы жилета. По бумагам, служившим во Франции пропуском, здесь тоже могли пропустить – прямиком на виселицу. Отныне инициативу взял на себя господин де Керкадью. Чтобы получить разрешение ехать дальше, он отрекомендовался офицерам союзников. Его проверили, но исключительно для видимости, и разрешение тут же было выдано. Эмигранты продолжали покидать страну, хотя и не столь массово, как прежде. Да и с какой стати было союзникам опасаться тех, кто стремился оказаться позади их войск?

Погода испортилась, дороги развезло, копыта лошадей увязали в грязи. Ехать становилось все тяжелее. Наконец путешественники прибыли в Вейттлиб, где и заночевали в неплохой гостинице. Наутро небо очистилось, и, невзирая на месиво под ногами, они продолжили путь по плодородной Мозельской долине. Кругом, куда ни кинь взгляд, простирались мокрые виноградники, не сулившие в этом году большого урожая.

И вот после долгого пути, спустя целую неделю со дня отправления, дорожная карета миновала Эренбрайтштайн с его мрачной крепостью, прогрохотала по мосту и въехала в город Кобленц.

Теперь уже имя госпожи де Плугастель стало для них пропуском, ибо оно было хорошо известно в Кобленце. Ее муж, господин де Плугастель, был заметной фигурой при чрезмерно пышном дворе; с его помощью принцы основали в изгнании ультрароялистское государство. Существование последнего стало возможным благодаря займу, предоставленному амстердамскими банкирами, и щедрости курфюрста Трирского.

Сеньор де Гаврийяк, следуя глубоко укоренившейся привычке, высадился со своими спутниками у гостиницы «Три короны» – лучшей в городе. Правда, Национальный конвент,[171] которому предстояло конфисковать поместья дворян-эмигрантов, к этому времени еще не был создан, однако же поместья вместе с доходами от них были ныне недосягаемы, и сеньор де Гаврийяк располагал всего лишь двадцатью луидорами, которые случайно оказались при нем перед отъездом. К этой сумме он мог бы добавить только стоимость собственного платья и нескольких безделушек Алины. Карета же принадлежала госпоже де Плугастель, равно как и дорожные сундуки в багажном отделении. Предусмотрительная госпожа де Плугастель захватила с собой и ларец со всеми своими драгоценностями, за которые при необходимости могла выручить внушительную сумму денег. Андре-Луи отправился в путь с тридцатью луидорами, но в дороге его кошелек похудел на треть.

Однако мысль о деньгах никогда не отравляла безмятежного существования сеньора де Гаврийяка. Он ни разу в жизни не требовал чего-то большего, нежели все, что ему заблагорассудится. Вот и теперь он не задумываясь запросил все самое лучшее, что мог предоставить хозяин гостиницы, – лучшие комнаты, еду и вино.

Появись наши путешественники в Кобленце на месяц раньше, они, вероятно, вообразили бы, что по-прежнему находятся во Франции: город в те дни был так переполнен эмигрантами, что на улицах слышалась только французская речь, вдобавок в предместье Таль на другом берегу реки стоял военный лагерь французов. Теперь же, когда армия наконец выступила и ушла на запад тушить пожар революции и восстанавливать монархию во всей полноте ее власти, французское население Кобленца, равно как и других прирейнских городов, сократилось до нескольких тысяч человек. Но многие придворные остались. Двор их высочеств временно обосновался в Шенборнлусте, роскошной летней резиденции курфюрста, которую Клеменс Венцеслав[172] предоставил в распоряжение своих царственных племянников – двух братьев короля, графа Прованского[173] и графа д’Артуа, и его дяди, принца де Конде.

Пользуясь любезностью курфюрста, их высочества беззастенчиво злоупотребляли его щедростью и всячески испытывали терпение гостеприимного хозяина. Все три принца приехали в Саксонию в сопровождении любовниц, а граф Прованский прихватил и жену. Придворные, блиставшие изысканными туалетами, пустились, по версальской моде, в разврат и интриги.

Хотя Месье со своим братом графом д’Артуа представляли королевское правительство в изгнании, они не признавали подписанную королем конституцию и выступали поборниками всех старинных привилегий, отмена которых была, по существу, единственной настоящей целью революционеров.

Конде, единственный из принцев обладавший воинским талантом – и его талант и репутация были незаурядны, – обосновался в Вормсе и организовал там боеспособное войско из двадцати пяти тысяч французов, готовых встать под его знамя во имя Трона и Алтаря.