Мой отец – нарком Берия - Серго Берия

О взрыве в пустыне под Аламогордо первого американского атомного устройства Сталин узнал – и это уже не секрет – до встречи с Трумэном. О результатах испытания, полученных американцами, Иосифу Виссарионовичу доложил лично мой отец. Было это там же, в Потсдаме, в период работы конференции глав великих держав. Разговор состоялся в присутствии генерал-полковника Серова. От него я и знаю все эти подробности.

Генерал-полковник Серов находился тогда при маршале Жукове в оккупационных войсках в Германии. К слову, Героем Советского Союза он стал по представлению Георгия Константиновича. Отличился Серов в боях за Берлин, на Зееловских высотах. Так вот, как раз он и рассказал мне, как все происходило в действительности. Прибыли люди из разведки, у которых уже были на руках материалы, связанные с испытаниями первой атомной бомбы. Доложили отцу. Отец, в свою очередь, тут же доложил Сталину.

Иосиф Виссарионович был очень недоволен. Раздражение понятно, американцы нас опередили… Естественно, в довольно резкой форме поинтересовался, как обстоят дела у нас. Отец доложил, что нам потребуется еще год-два, мы находимся, сказал, на том уровне, который пока не позволяет нам ответить на вызов американцев раньше.

Должен сказать, что разговор на эту тему заходил у них, конечно же, не впервые. Сталин постоянно интересовался ходом исследований. Вот и на этот раз отец доложил о последних результатах, рассказал, в частности, что сам плутоний уже получен, полным ходом идут работы над конструкцией самой бомбы. И тем не менее, сказал отец, при самых благоприятных обстоятельствах раньше ничего у нас не получится. «Минимум два года».

Курчатова при этом разговоре, вопреки тому, что сплошь и рядом пишут сейчас, не было. Не было, естественно, и целого монолога, якобы произнесенного тогда Сталиным. Пишут, что Иосиф Виссарионович тут же поручил Курчатову ускорить работы. В действительности же, как рассказывал мне Серов, Сталин внимательно выслушал доводы отца и сказал лишь, что намерен в ближайшем будущем к этому вопросу еще вернуться. Вот, пожалуй, и все. Потом, как известно, был разговор с американским президентом, о котором и вспоминает Черчилль…

Удивление Черчилля вполне понятно, но нам-то с вами предыстория разговора Сталина с Трумэном уже известна… Иосиф Виссарионович воспринял сообщение американского президента абсолютно спокойно. Скорее, это и не сообщение было, как таковое, а зондаж. Проба на реакцию Сталина.

Возвратившись с заседания, Сталин никаких разносов никому не устраивал, как рассказывают, а лишь дал указание моему отцу подготовить предложения по форсированию этих работ. В результате, как известно, был создан Специальный комитет с более широкими полномочиями, а все ресурсы страны были брошены на создание атомной бомбы.

Из официальных источников.

Специальный комитет был создан на основании постановления Государственного Комитета Обороны от 20 августа 1943 года. В Специальный комитет при ГКО входили Л. П. Берия (председатель), Г. М. Маленков, Н. А. Вознесенский, Б. Л. Ванников, А. П. Завенягин, И. В. Курчатов, П. Л. Капица, В. А. Махнев, М. Г. Первухин. На Комитет было возложено «руководство всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана». В дальнейшем был преобразован в Специальный комитет при Совете Министров СССР. В марте 1953 года на Комитет было возложено и руководство другими специальными работами оборонного значения. На основании решения Президиума ЦК КПСС от 26 июня 1953 года Специальный комитет был ликвидирован, а его аппарат передан во вновь образованное Министерство среднего машиностроения СССР.

Сталин торопил и с водородной бомбой. Надо отдать ему должное, ничего без его ведома тут не делалось. Здесь средств у него было много – от материального поощрения людей, занятых в проекте, до давления. Но помогал, безусловно. Я как-то рассказывал своим нынешним коллегам, что у меня в институте тогда было вычислительных машин больше, чем сегодня. Одиннадцать! Да, большие по объему, еще первого поколения, но – были! Отечественная, кстати, техника. Все расчеты и в атомном проекте, и в ракетном, да и других крупных систем, были сделаны на нашей вычислительной технике. Странно, что все это уже забыто. А ведь основные разработчики находились в Киеве и Харькове. Профессор Лебедев, целый ряд других ученых создали эти машины с помощью атомного комитета. Они и предназначались изначально для реализации ядерного проекта.

Хотя именно тогда партия давила лженауку кибернетику… Ее ЦК, аппарат, как всегда, были далеки от реальных вещей.

Юрий Жданов с товарищами громил кибернетику, а страна выпускала для «оборонки» эти крайне необходимые нам машины. Их болтовня нам не мешала, потому что к таким серьезным вещам, как ядерный, ракетный проекты, партийных работников и близко не подпускали. В других отраслях, где они имели возможность вмешиваться, они, конечно, мешали здорово… А Сталина интересовало дело. Цену аппарату ЦК он знал, поверьте… Он ему был нужен лишь для контроля. Во всяком случае – знаю это точно – противником вычислительной техники он не был. Напротив, выделялись соответствующие средства, предприятия переходили на выпуск новой продукции.

Да, с позиций сегодняшнего дня можно, безусловно, сказать, что следовало больше средств вкладывать в перспективное дело, но вспомните, какое это было непростое время. Если бы столь грандиозная задача была поставлена даже не сегодня, а, скажем, в более благополучные восьмидесятые годы, не уверен, что можно было бы достичь подобного. А тогда, после такой страшной войны, с нуля начинали. Но ведь справились.

Михаил Первухин, в послевоенные годы министр химической промышленности, заместитель председателя Совета Министров СССР, в своих воспоминаниях, написанных еще в конце шестидесятых годов и опубликованных лишь недавно, утверждал, что «в случае неудачи нам бы пришлось понести суровое наказание за неуспех». «Конечно, мы все ходили под страхом», – вторит ему Ефим Славский, в те годы первый директор атомного комбината, а впоследствии трижды Герой Социалистического Труда, министр среднего машиностроения СССР. В других источниках прямо говорится, что Лаврентий Павлович приехал на полигон с двумя списками сотрудников – один был наградной, другой, в случае неудачи, для ареста… Поговаривают даже, что отец якобы до самой последней минуты не верил, что бомба взорвется…

Баек на сей счет ходит действительно много. И об этих списках я читал, и о прочем… А правда такова. Тогда, в августе 1949 года, я сам присутствовал при взрыве первой советской атомной бомбы, так что обо всем знаю не понаслышке. Дописались даже до того, что отец был после взрыва в дурном настроении, потому что не успел первым доложить об удачных испытаниях Сталину.