Дом Безгласия - Джеймс Дашнер

выдыхал, боль в груди нарастала с каждой секундой. – Постараюсь объяснить попроще. Если кому-то придется сесть в тюрьму, то только мне. Не тебе. Думаю, со временем я сумею отвертеться, однако сейчас нужно спасать тебя. Так вот. Ты всю ночь провел здесь, в доме. И ничего, абсолютно ничего не знаешь об убийствах. Ничего, и все тут. Понял?

– Папа, ты в своем уме? Как я смогу…

Я сжал его дрожащие ладони.

– Выслушай меня, сынок. Если тебя отправят в тюрьму, я этого не вынесу… не смогу вынести. Малолетний преступник, психиатрическая больница… Я умру от разрыва сердца, понимаешь? Я уже потерял твою маму и не могу потерять тебя. Если… – мой голос сорвался, несмотря на все отчаянные усилия. Из глаз хлынули слезы, в груди образовался холодный ком. – Если ты хоть чуть-чуть любишь своего отца… Пожалуйста, выполни мою просьбу, хорошо? Если уж на то пошло, я эгоист, я делаю то, что лучше для меня. Понимаешь? То, что лучше для меня. И я хочу, чтобы ты послушался.

Я убеждал сына, а сам понятия не имел, осуществимо ли это вообще. Кто знает, какие еще улики обнаружат в лесу, на болоте и в том проклятом Доме Безгласия. Однако я должен попытаться. Если потребуется чистосердечное признание в убийствах, только чтобы отвести подозрения от сына, я так и поступлю. У меня просто нет выбора. Просто нет.

– Нужно, чтобы ты мне верил. – Я вытер слезы. – Верил как никогда. Как бы тебе ни было тяжело. Ты ничего не делал. Не сознавайся ни в чем. Мы наймем адвокатов, тебе вообще не придется говорить. Ни один человек на свете и не подумает…

Мы смотрели друг на друга. Я больше не знал, что сказать. Слова закончились.

Я обнял сына, крепко прижал к груди и зашептал ему на ухо:

– Поклянись, что ничего никому не расскажешь. Сделай мне подарок.

– Мне так жаль, папа. Я очень виноват. – Он разрыдался, уткнувшись мне в плечо.

Я обнял его еще крепче.

– Я люблю тебя, Уэсли. В нашей галактике не найдется языка, в котором достаточно слов, чтобы описать, как сильно я тебя люблю. – Я произносил какие-то нелепые фразы, словно хотел решетом наполнить океан. Оставалось лишь надеяться, что сын ощутит стоящую за моими словами силу.

– Ложись на диван. – Я наконец отпустил его. – Понимаю, уснуть ты не сможешь, но лежи, пока за тобой не придут. Хорошо? Нам предстоит пережить несколько тяжелых дней, а затем жизнь наладится. Но твоя задача проста. Ничего не делал, ничего не видел. Это все. Договорились?

Он кивнул, продолжая всхлипывать. Потом забросил ноги на диван и положил голову на подушку.

– Как-нибудь справимся. Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, папа.

Мое сердце разрывалось на части от боли, однако я оставил сына одного. Повернулся спиной. Прошел на кухню. Снял трубку стационарного телефона. Набрал девять-один-один. Дождался ответа оператора. Назвал ему наш адрес и сообщил:

– В нашем гараже происходит что-то ужасное.

Затем повесил трубку и вышел через заднюю дверь.

5

С неба падали потоки воды.

Стояла кромешная темень.

Я открыл пассажирскую дверь грузовика. Отец так и сидел там; остатки пластикового мешка по-прежнему лохмотьями висели на шее. Я взял его за шиворот и выволок из кабины. Не отпуская, потащил под дождем, через озеро, в которое превратился наш двор, к темной громаде гаража. Я исчерпал весь свой ресурс сострадания. Это же отец, человек, который меня вырастил. Он всегда любил меня, он заботился о нашей семье, работал не покладая рук…

Однако в эти минуты у меня не осталось к нему никаких чувств. Я переживал только за Уэсли. За Андреа. За моих младшеньких, за маму, за нескончаемые муки, которые на нас обрушились. Коротышка использовал такие слова, как Безгласие и Пробуждение. Ну что ж, пришло время и для Расплаты.

Мы добрались до трехсекционных рулонных ворот ветхой старой постройки, где хранились не менее тысячи предметов, скопившихся за сто лет существования фермы, от запчастей к трактору до баскетбольных корзин. Я направился к правой секции ворот и с усилием поднял ее вверх, другой рукой продолжая удерживать отсыревший воротник отцовской рубашки. Затем втолкнул старика в гараж; не пинком, но достаточно убедительно, чтобы дать понять – теперь сын здесь главный.

Он зашатался и едва не упал, однако затем застыл на месте и понуро уставился на дощатый настил, очевидно, чувствуя нестерпимый стыд. Мне не верилось, что это тот самый человек, который меня вырастил, – настолько он изменился.

– Я знаю, что в сейфе, – сказал я.

На стене висела кувалда – тяжелая металлическая головка опиралась на два гвоздя, деревянная рукоятка касалась пола. Я ухватил ее обеими руками и прикинул вес. Не хотелось доставлять удовольствие отцу, выспрашивая шифр замка.

Я приблизился к сейфу, занес над головой кувалду и ударил по замку. Волна боли прокатилась по рукам, однако на замке не появилось даже зазубрины. Я поднял кувалду и снова замахнулся. Потом еще и еще раз.

Замок раскрошился на части.

Я отбросил кувалду и опустился перед сейфом на колени. Дверца наполовину открылась. Я распахнул ее полностью и заглянул внутрь. Там находилась всего одна вещь: банка с винтовой крышкой, заполненная янтарной жидкостью. Внутри плавал продолговатый, мясистый кусок плоти. К стеклу была приклеена истертая и пожелтевшая бирка с надписью. Чернила выцвели, и буквы едва читались.

Коротышка Гаскинс.

Меня мучили два вопроса: «зачем» и «что». «Зачем» все еще находилось на расстоянии нескольких световых лет, зато на вопрос «что» я теперь мог ответить уверенно. Отец и был тем Страшилой, который в прошлом часто сопровождал Коротышку. Он сам опоил меня и вытащил из дому в лес, позволив Гаскинсу издеваться над своим младшим сыном. Хотя не исключено, что он проделал это лично. Он мог быть и подельником Гаскинсов у Заливной ямы, который вел себя как слабоумный – вероятно, маскировался, чтобы я гарантированно его не опознал. И в Доме Безгласия тогда тоже был он, вне всякого сомнения. И много еще где – теперь неважно. Главное, отец находился на стороне сил зла, превративших мои детские годы в кошмар.

Я взял в руку банку с винтовой крышкой и потряс перед лицом старика ее отвратительным содержимым. А потом задал единственный вопрос, который мог передать бурю клокотавших в душе эмоций:

– Зачем?

Впервые за несколько часов отец посмотрел мне в глаза.

– Чтобы защитить тебя.

Мне стоило немалых усилий, чтобы не отступить на шаг и не расколотить банку о его лицо. Вместо того я опустил руки и