Бои местного значения - Василий Звягинцев

— Так если через неделю или две — куда ж мне ехать? — удивился Власьев.

— Давайте завтра об этом, — не выдержал становящегося утомительным разговора Лихарев.

— Если так, позвольте откланяться, — поднялся старший лейтенант. — Куда на ночлег определите?

Наконец-то они остались вдвоем. Тишина в квартире и за окнами, пробивающаяся между высящимися вдали темными башнями Центрального универмага и Лубянского дома бледная полоска грядущей зари.

— А вы спать не хотите, как вас звать-то по-настоящему? — спросил Лихарев.

— Александр Иванович. Только вряд ли стоит запоминать, а то обмолвитесь при посторонних.

— Я не обмолвлюсь. Но будь по-вашему. Так что в известных мне о вас фактах правда, а что — предположения и вымысел? Я ведь знаю наверняка меньше, чем вы предполагаете. Откроем карты?

Видя, что Шульгин молчит, Лихарев медленно воспроизвел имена и фамилии, которые ему сообщила Сильвия.

— В качестве пароля подойдет?

Шульгин снова хмыкнул. Слишком часто ему в последние часы пришлось ограничиваться этим многозначным звуком. Не спеша размял папиросу, хотя курить совсем не хотелось. Но это уж так — начнешь выпивать, и папироса сама в руку прыгает.

— И от кого же столь впечатляющий поминальничек?

— От леди Спенсер, — не стал кривить душой Валентин. Тем более что хранить имя источника в тайне ему не приказывалось.

— Стриптизит старушка, — не слишком понятно для Лихарева выразился собеседник. — А вы, как я понимаю, здешний агент-координатор. Не надо, не делайте удивленного лица. Я про вас все знаю. И про вас, и про леди Спенсер, про базу на Валгалле, которая еще зовется Таорэрой, и даже ее планировку. Откуда, почему — не суть сейчас важно. Что вам «хозяйка» со мной сделать поручила?

Слегка ошеломленный услышанным Валентин, который никак не ждал именно такого поворота, ответил почти машинально:

— Разыскать вас и ей доложить. Пока — все.

— Ну доложите, доложите. Не сейчас, разумеется, хотя бы завтра. И не спешите отличиться, неизвестно, куда все повернется. У меня с леди Сильвией тоже есть о чем поговорить, только раньше в текущей обстановке нужно разобраться.

Сашка решил блефовать, причем блефовать отчаянно и нагло. Того, что он знает об агграх, форзейлях и прочих тонкостях межзвездной дипломатии, вполне достаточно, чтобы создать впечатление своего всемогущества. А там, глядишь, на самом деле получится с Антоном наладить связь.

— Чтобы вы, Валентин, совсем уж болваном не выглядели, я вам кое-что расскажу и о себе, и о вашей начальнице. Имейте в виду, что в какой-то мере я по отношению к вам существо высшее, почему прошу слишком уж откровенно дурака не валять. Кстати — браслетик-гомеостат у вас с собой? Дайте на минутку…

Лихарев без звука протянул ему браслет.

Сашка надел его на запястье, взглянул на экран. Жизненный ресурс чуть больше половины. Терпимо, но не очень.

— Пусть пока у меня побудет. Подзаряжусь, а то по вине пресловутой леди Спенсер упадок сил наблюдается. Так что — выпьем за знакомство?

Лихарев, не чувствуя вкуса, выцедил коньяк. Чувствовал он себя прямо-таки отвратительно. Надо же — только что сам был могущественнейшим человеком в стране, тайно руководил Диктатором, и вдруг, буквально несколькими словами, нарком, ну не нарком, а тот, кто под его личиной скрывается, указал ему истинное место.

Он еще не догадался, что Шульгин сломал его не только знанием «тайны тайн», но и с помощью так называемого «синдрома победителя».

Советская Армия в 1945 году за неделю разнесла в клочья совсем не слабую Квантунскую армию не только за счет материального и численного перевеса, но больше оттого, что после победного мая все, от солдата до маршала, просто не видели в японцах серьезного противника.

Что блистательно и подтвердилось.

Так и Шульгин сейчас, человек конца века, знающий все, что случилось и еще случится в стране и мире, неоднократно сталкивавшийся с агграми и всегда выходивший победителем, успевший стать свидетелем их окончательного (так он сейчас думал) разгрома, чувствующий за спиной негласную поддержку Антона с его Конфедерацией, мог позволить себе тон насмешливого превосходства.

Была, конечно, пусть и совсем небольшая, опасность, что этот Валентин, если довести его до крайности, просто пальнет ему при случае в затылок из пистолета, чем и снимет все проблемы. Но уж этого он постарается не допустить. Да и Сильвии он, судя по всему, весьма еще нужен.

Понять бы еще, в каких отношениях находятся та Сильвия и здешняя. Одно ли они лицо или разные. Конкретно — откуда она знает о нем и о Шестакове? Неужели придумала все сейчас и ждала сорок с лишним лет, пока он родится, вырастет, ввяжется в галактические дела, встретится с ней в Лондоне? Чтобы прислать сюда в каких-то неизвестных целях. Бред? Похоже. А все остальное — не бред?

И многое другое нужно успеть понять, пока они не встретятся лицом к лицу.

Только больше он ничего подобного сотворить с собой не позволит.

Шульгин, конечно, понимал, что, если потребуется, и сам Лихарев, и уж тем более Сильвия имеют массу способов физического или какого-то еще воздействия, таких, что он не успеет ничего предпринять, а то и заметить это, но одновременно догадывался, что ничего плохого они ему делать пока не станут.

Не из страха и не из уважения, а по какой-то другой причине. Возможно, мировоззренческого характера…

— Но это все лирика, дорогой коллега, — решил он прекратить психическую атаку. — Давайте лучше обсудим, что за заговор вы затеваете? Надеюсь, не Сталина собрались шлепнуть? Я, между прочим, тоже считаю себя экспертом по данному вопросу и изнутри и, так сказать, извне. Поверьте моему слову — ничего хорошего из этой идеи не получится. На данном историческом этапе.

— Что вы, что вы! Все как раз наоборот. Мой план предполагает полную смену близкого сталинского окружения, затем — плавную корректировку внутренней, в дальнейшем — и внешней политики.

— А, простите, зачем? Я специально несколько по-дурацки спрашиваю, для наглядности. В зависимости от ответа будем и решение принимать. На вашей стороне мне работать или вместе с семейством на Запад подаваться.

— Хорошо, давайте начистоту поговорим. Я, конечно, не знаю, какие отношения вас с леди Спенсер связывают, какие она на вас планы имеет, но мне вы нужны. Хотя бы на ближайшую неделю. Именно в роли Шестакова. Вы его, кстати, как сейчас воспринимаете? Признаюсь честно — с переносом личностей впервые сталкиваюсь, тонкостей процесса не знаю. А для меня это важно.

Шульгин прислушался к собственным ощущениям. Он помнил рассказы Новикова о самочувствии в теле Сталина, из естественного любопытства, и как психоаналитик тоже, вытягивал из друга массу мелких, на первый взгляд незначительных подробностей.

Выходило, что «драйверы» этот процесс воспринимали по-разному. Андрею приходилось почти постоянно бороться с попытками сталинской личности занять доминирующее положение, восстановить контроль над собственным телом, а у Берестина, наоборот, сразу наладился с комкором Марковым почти полный симбиоз, и чувствовал себя Алексей не в пример более комфортно.

У него самого получилось нечто среднее. В первый момент, очнувшись в облике Шестакова, он оставался самим собой процентов на 90, ощущал себя скорее актером, в сотый раз играющим хорошо прописанную роль, нежели «переселенной душой». Потом случилось нечто, и Шестаков его подавил полностью. Только в зыбкой глубине сохранялись тающие обрывки самосознания. Более всего это походило на вязкий полусон-полубодрствование.

В какие-то, по преимуществу критические, моменты Сашке удавалось «брать управление на себя», но тоже будто бы во сне — хочешь сделать одно, а получается нечто совершенно другое, подчас — абсурдно-нелепое, даже там, внутри сна вгоняющее в отчаяние. Теперь, восстанавливая прошлое посредством памяти наркома о событиях последней недели, он начинал догадываться о возможных причинах случившегося.

И только сейчас он снова стал практически полностью самим собой. От Шестакова не осталось даже эмоций и двигательных рефлексов, лишь дистиллированно-чистая память, локализованная совершенно особым образом.

Это можно сравнить с ощущениями человека, свободно владеющего иностранным языком.

В любой момент без труда вспоминается нужное слово, при необходимости — переходишь на язык полностью, но в повседневной жизни присутствие в голове нескольких десятков тысяч чужих слов, грамматики, больших кусков научных и художественных текстов, иной психологии даже, если речь идет, допустим, о японском, никак себя не проявляет.

Ничего этого, разумеется, Шульгин не стал сообщать Лихареву, ограничился коротким:

— Нормально ощущаю. А словами передать — даже и не знаю как. Сейчас я — это только я. Нужно будет — изображу вам наркома в лучшем виде. Если уж жена не отличила — никто не отличит.