Дети Силаны. Паук из Башни - Илья Крымов

– Вы поделитесь с ними своими догадками, хозяин?

– Нет, им не нужны мои догадки, им нужно кого-то обвинить. Я расскажу им лишь то, что знаю наверняка. А потом они меня растерзают. Принеси карту, хочу упорядочить все.

Наступил рассвет, а я так и не вылез из кровати. Весь день прошел в работе, я рассылал письма, указания своим людям, распределял наблюдателей по столице. Я приказал агентам следить за территорией Маленького Дзанкога, чтобы держать руку на пульсе в ходе передела территорий.

После того как клан Дан Као убрался из Старкрара, должна начаться свара между малыми группировками. Сначала кто-то извне попытается откусить от района кусок, а потом, когда банды Маленького Дзанкога выбьют претендентов с севера, они либо начнут жрать друг друга, либо выберут нового лидера.

Еще одним приказом я распорядился искать людей в гражданской одежде, но с замашками профессиональных солдат. Это было почти бесполезным занятием, ведь в городе немало бывших солдат, взять хотя бы меня и многих ветеранов из дивизии «Сангуашлосс», но все же.

– Вот, значит, куда он его запрятал.

В одном из документов мои агенты сообщали адрес охраняемого дома, в который были помещены Мирэж Зинкара и Махтар Али.

– Тан л’Калипса временно пожертвовал нуждам государства один из своих личных домов. Впрочем, он не так уж далеко от тюрьмы. Этот дом находится в Тромбпайке рядом с железнодорожными путями и охраняется людьми отдела магических преступлений.

– Это очень хорошая охрана, хозяин.

– Еще бы. Боевые маги с военным опытом, постоянная генерация блокирующих и защитных полей, эксклюзивные артефакты от лучших мастеров КГМ, запрещенный конфискат, изъятый у контрабандистов и коллекционеров. А еще у них есть право на смертельные заклинания. Понадобится армия, чтобы войти, и вторая армия, чтобы выйти. И всем этим абсурдом предосторожности руководит безупречный тан, который так яростно вырывал у меня главных подозреваемых. Знаешь, Себастина, если бы это не был Аррен л’Калипса, я бы посадил ему на спину десяток агентов и стал бы рыть, рыть, рыть.

– Вы исключаете причастность тана л’Калипса к происходящему?

– По долгу службы я не имею права что-либо исключать, а он к тому же мне глубоко… несимпатичен, но это Аррен л’Калипса, опора трона, глава Северного клана. Его предки проливали кровь за род Императоров еще с тех пор, когда они не были Императорами, но были первыми из детей Силаны. Фанатичная преданность этой династии никогда не подвергалась сомнению. Понимаешь, к чему я веду?

– Если вы попытаетесь расследовать возможность причастия такой видной фигуры, как тан л’Калипса, к происходящему, вы лишитесь кресла?

– Вероятнее всего, да. Если не лишусь головы.

Слово безупречного тана против слова порченого тана. Кому же поверит Император? Впрочем, это все глупости, просто предположения на случай «а что было бы, если». К тому же остались проблемы более насущные, например, послание, скрытое в строках Махатриптхаты, которое наши специалисты никак не могли расшифровать. Например, в одном из найденных листков писалось:

«Утрагиноска, витязь Карны, взошел на ложе Тинри в обители ее, терзаемый желанием и винным жаром. Не ведал славный внук Ганерави, что встал на путь, к порицанию ведущий, ибо кровь была одна». Или:

«Опоенный кровью Кайзур открыл дом врага своего Апушари, коего лишил головы, и нашел там вдову. В граде, пожираемом огнем, под покрывалом из криков людских он объял ее злом и похотью». Было и такое:

«В терзаньях духовных отвергнутый Санаптра, преданный любимой, ушел из дворца. Поклялся он боле никогда не ступать на земли Алебастрового царства. Долго брел он во тьме лесов, убивая безвинных зверей, пока не предстала пред ним деревня. Долго заливал он горе свое вином, а потом, когда разум его помутился, он взял к себе павшую».

– И как мне это понимать?

Махатриптхата, сказание о потомках великого махараджи древних тубисов и джибаров Риптхаты, изобилует интригами, умело описанными батальными сценами, философскими и богословскими размышлениями древнего мудреца. Вдобавок ко всему на родном языке это произведение – истинный шедевр поэзии, хотя и написано человеком. При всем при этом в письмах, найденных в резиденции Зинкара, приведены лишь отрывки, содержащие эротические сцены. Я начал серьезно сомневаться в том, что эти выписки являются письмами. В конце концов, то, что они лежали в конвертах, а не в папках, например, еще ничего не значило. Что-то тревожило меня в этом вопросе, и я отчаянно хотел понять – что?

В течение дня Аноис несколько раз попыталась проведать меня, но я попросил Себастину не пускать тани. Оказалось, что принять свою вынужденную неполноценность у меня хватило воли, а вот показаться Аноис в таком состоянии – нет. Побывав на войне, понимаешь, что солдат, лишившийся конечности, имеет право и на слезы, и на крики, и на истерику. Каждый офицер обязан представить для себя такую ситуацию и решить, что и как он будет делать, чтобы не допустить паники. Я в свое время подошел к вопросу серьезно, и, хотя сейчас вокруг не свистят пули и никому не нужно, чтобы офицер сохранил самообладание, я смог это сделать – не впасть в отчаянную истерику. А вот показаться ей таким сил я не нашел. Получил, однако, бесценный опыт. Очень необычное ощущение возникает, когда узнаешь о работе своих внутренностей лишь по пятнам или запаху.

Однако долго прятаться от гостьи в собственном доме я не сумел. Аноис отказалась покидать жилище, отправила мою дорогую бабушку одну посещать высокие собрания. К слову, старая кобра даже не изъявила желания навестить валяющегося без сознания внучатого племянника, чем, думаю, только поспособствовала улучшению моего состояния. Лечить Алфина практически не умеет, это я знаю твердо.

Себастина снесла меня на первый этаж и усадила в новое, собранное в рекордные сроки кресло.

Мои слуги и Аноис стоят в прихожей и молчат. Луи и Мелинда не поднимают глаз, их смутные чувства трудно различить, но они мне понятны и неинтересны. Глэдстоун замер рядом с дверью, тревожно поглядывая на мое кресло. Я впился глазами в Аноис, боясь и жаждая узнать, что она чувствует при виде поломанного калеки, и к огромному своему облегчению, не нашел в ней жалости или сострадания. Она счастлива. Она видит живого тана, а не неполноценного.

– Я так рада…

– Я знаю.

– Возьмите.

Она протянула мне длинный матерчатый чехол, из которого я вытянул блестящую черную трость с серебряным набалдашником. С набалдашника на меня взглянул рубиновыми глазками искусно изображенный на металле арахнид.

– Паук для Паука? Весьма символично и, видимо, дорого. Когда вы успели? Моя тросточка всего пару дней как сгинула на дне Эстры, а на изготовление такой красоты наверняка потребовалось больше времени.