Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Батлер Сьюзен

Радикальная позиция Рузвельта по этому вопросу основывалась на том, что после победы в войне и создания миротворческих сил Объединенных Наций вооруженные силы Америки можно будет сократить до такой степени, что офицерам Объединенного комитета начальников штабов и вспомогательному персоналу будет просто ни к чему такое огромное новое здание. Не имеющий окон и хорошо проветриваемый Пентагон станет, таким образом, хранилищем для документации всех вооруженных сил страны. Заметим, что эта идея президента датируется еще 1941 годом. Он ожидал возражений: «Военное министерство, несомненно, откажется уступить здание Пентагона, но оно будет слишком велико для них, если нам удастся достичь длительного мира»[620]. Рузвельт был готов настаивать на своей идее. «После окончания войны все архивы вооруженных сил следует разместить в здании Пентагона», – говорил он директору Административно-бюджетного управления при президенте Гарольду Смиту накануне Ялтинской конференции.

Перспектива включения Китая в состав стран-миротворцев была обоснована простой логикой. Размышляя о будущем, президент был убежден, что равноправное участие в Объединенных Нациях азиатской страны необходимо не только с точки зрения представительства, но и для гарантии выживания этой международной организации. Поэтому он настаивал на включении Китая в состав «международных полицейских», несмотря на то что тот в это время вел войну с японскими оккупантами и был расколот гражданской войной. Рузвельт считал (что было достаточно нетипично для руководителей его поколения), что белая раса не должна править миром и что по своей природе она вовсе не превосходит другие расы. В этой связи он видел в Китае страну, которая временно занимает место на скамейке запасных, хотя абсолютно ни в чем не уступает любой белой нации. Рузвельт мог видеть в Китае своего рода противовес России в контексте географического положения и численности населения: обе эти страны разделяла самая длинная в мире государственная граница. Во времена Рузвельта население Советского Союза составляло 165 миллионов человек, США – только 130 миллионов, но по сравнению с населением Китая СССР и США являлись карликами.

Президент попросил Уэллса сообщить лорду Галифаксу, что его позиция была глубоко «провинциальна», так как Галифакс, как и Черчилль, думал только о Европе. Они оба видели только в Германии противовес России. По убеждению Рузвельта, Китай, как и Америка, в послевоенном мире сможет сдерживать мощь России. Он только никому не распространялся об этом. В конце концов, он поделился этим с Макензи Кингом, мудрым и осмотрительным премьер-министром Канады, доверявшим свои тайны только дневнику. Однажды вечером в 1942 году после ужина в Белом доме президент отвел Кинга наверх в свой кабинет и открылся ему. Позднее Кинг записал в своем дневнике: «Президент сказал, что ему хотелось бы сейчас обсудить вопрос о разоружении и о вовлечении в это дело Сталина. Он подчеркнул, что это крайне необходимо»[621]. Далее Кинг пишет: Франклин «спросил меня, помню ли я слова сенатора Уотсона: “Если вы не способны одолеть дьявола, составьте ему компанию“. Он сказал, что Россия станет очень сильной державой. Если нам сейчас и надо заняться чем-то серьезным, так это подумать о планах разоружения». Позднее в этот вечер Кинг записал в своем дневнике, что Рузвельт снова повторил слова Уотсона: «Если вы не способны одолеть его, составьте ему компанию», – а затем продолжил: «Совершенно ясно, что ни США, ни Британия, ни Китай не смогут одолеть Россию. Поэтому надо добиваться, чтобы все работали в одной упряжке». Потом он подчеркнул конфиденциальный характер этой беседы и добавил: «Ради бога, никому не проболтайся об этом».

Идея президента США заключалась в том, чтобы четыре «международных полицейских» не только поддерживали мир на планете, действуя совместно, но и чтобы каждое такое государство-полицейский в силу обстоятельств контролировалось бы тремя другими государствами-полицейскими. Необходимость работать в одной упряжке, скажем так, позволила бы контролировать Россию, а подключение Китая препятствовало бы выходу России из-под контроля.

Доктрина безоговорочной капитуляции стала другим аспектом концепции Рузвельта в плане обустройства мира. Она также решала определенные проблемы. Что важнее всего, безоговорочная капитуляция не предусматривала проведение мирной конференции – такая конференция была бы просто не нужна. Это стало важным аргументом для Рузвельта, которого всегда раздражали результаты Версальского мира. Он не видел никакой необходимости вести переговоры о мире, считая, что без всякой мирной конференции он сможет обеспечить контроль над международной ситуацией. Он полагал, что все условия будут формулироваться в контексте капитуляции всех «стран оси».

Такая концепция пользовалась в Вашингтоне большой популярностью. В конце мая 1942 года влиятельный подкомитет Госдепартамента, возглавляемый Норманом Дэвисом, другом Хэлла и Рузвельта, рекомендовал президенту: «Исходя из того, что победа Объединенных Наций будет окончательной, вражеские государства, возможно, за исключением Италии, должны будут согласиться не на прекращение военных действий, а на безоговорочную капитуляцию»[622].

К концу декабря к этой позиции присоединился и Объединенный комитет начальников штабов, рекомендовавший президенту обратиться ко всем «странам оси» с таким заявлением: «Представители Объединенного комитета начальников штабов выдвигают условие, что Германии, Японии, Италии и их сателлитам не будет предложено прекращение военных действий до тех пор, пока их вооруженные силы не согласятся на “безоговорочную капитуляцию“»[623]. В начале января президент Рузвельт заявил Объединенному комитету начальников штабов, что отныне условие безоговорочной капитуляции станет основой политики союзных государств. Сделав на это упор, Рузвельт отказался что-либо разъяснять, конкретизировать либо иным образом обосновывать свою позицию. Как он писал Хэллу в служебной записке, какие-либо дефиниции были бы бесполезными, поскольку «совершенно неважно, какие мы произнесем слова по этому поводу, важно лишь одно: что мы требуем капитуляции»[624]. Узнав в начале декабря 1942 года от Макензи Кинга о том, что Черчилль настроен на созыв мирной конференции, Рузвельт закрыл лицо руками, покачал головой, «а затем сказал… что он ничего не знает о планах проведения какой бы то ни было мирной конференции, поскольку, насколько ему известно, предстоит полная капитуляция противника»[625]. Он добавил: «Возможно, нам следует провести в различное время ряд небольших конференций для обсуждения разного рода мер, которые исключат что-либо, напоминающее Версальскую конференцию».

Безоговорочная капитуляция полностью согласовывалась с намерениями Рузвельта добиться такого положения, чтобы после этой войны не повторились ошибки Первой мировой. Народ Германии должен был знать, что их армия разбита. Ни один немец не должен был произнести слов, какие произнес Герберт Рихтер, процитированные Лоуренсом Рисом в своей книге «Нацисты. Предостережение истории»: «Мы вовсе не чувствуем себя побежденными. Не чувствуют себя побежденными и наши войска на линии фронта, и вообще непонятно, откуда так быстро взялось это прекращение военных действий и почему мы должны столь поспешно оставить свои позиции, хотя все еще занимаем вражескую территорию»[626].

Рузвельт объявил о требовании безоговорочной капитуляции на проведенной совместно с Черчиллем пресс-конференции в Касабланке 24 января 1943 года. Такое заявление президента США, по словам Черчилля, очень удивило его, хотя британский премьер уже был готов по существу с ним согласиться. Предполагалось, что в то время Рузвельт хотел тем самым заверить Сталина, который чувствовал серьезное сопротивление вермахта, что Америка и Британия готовятся положить решительный конец войне. Идея безоговорочной капитуляции была весьма популярна в Соединенных Штатах. Опрос общественного мнения показал, что за нее выступал 81 процент: большинство американцев верили, что Германия может снова развязать войну.