Гражданская война в России: Записки белого партизана - Андрей Шкуро

С фронта приходили сведения очень бодрые. Кубанские казаки твердо стояли на позиции и терпеливо ожидали смены. Присылаемые почти от всех строевых дивизий делегации свидетельствовали о непреклонной воле казаков сберечь Кубань от политической бури.

Некоторые делегации прямо говорили нам, что если мы уступим хоть одну йоту казачьих прав, то возвратившиеся хозяева края привлекут нас к ответственности.

Нам задавали вопросы, справимся ли мы с принятой на себя задачей, а некоторые прямо упрекали, что мы не имели права без фронтовиков организовывать власть и являемся захватчиками.

Войсковое правительство было смущено, особенно скверно себя чувствовал хорунжий Иван Макаренко.

Молодой и здоровый, он постоянно нарывался на вопрос, почему он не на фронте. Сначала он пытался всячески заискивать у делегатов, но кончил тем, что стал уклоняться от объяснений с ними, заболевая в те дни, когда предстоял правительству прием новых делегатов.

В конце концов мы столковались, с делегатами, которым я заявил, что мы вынуждены были взять власть в руки, чтобы она не попала к иногородним, что мы являемся только душеприказчиками, блюстителями власти и как только явятся домой хозяева, мы охотно передадим им власть.

Во всяком случае, было решено в сентябре месяце вновь собрать Раду с участием представителей от фронта.

Фронтовики же настойчиво требовали замены Войскового правительства выборным Войсковым атаманом.

Пока что работа в правительстве настраивалась туго.

Во главе медицинского дела был поставлен член правительства — сотенный фельдшер Гуменный. Разбитной и неглупый казачок, но пьяница и картежник. Проводя ночи в игорных притонах и трактирах, Гуменный вошел в связь с екатеринодарскими большевиками и, когда мы ушли в Ледяной поход, он остался и поступил на службу к Сорокину.

Не много лучше стояло дело в остальных отраслях управления: судебной, финансов, внутренних дел и военной.

Иван Макаренко в правительстве занял исключительт ное, привилегированное положение. Имел отдельное от правительства помещение; текущими делами не занимался, заявив, что разрабатывает проекты положения об управлении Кубанским краем. Со мной Макаренко держался сдержанно-холодно, немного свысока и снисходительно. Для меня было ясно, что мое нахождение во главе управления он считает временным, что я человек старой школы и ко времени не подхожу, да и не обладаю к этому нужными способностями. Впрочем, таково было отношение его и ко всем окружающим. Все знали, что Макаренко только самого себя считал способным возглавлять Кубанское войско и готовился к этому упорно и настойчиво. У Макаренко были сторонники не только на Кубани, но и на Дону, куда, как ниже будет указано, он часто ездил по делам возникшего тогда плана учреждения Юго-Восточного союза.

Я теперь не помню, кому первому принадлежит мысль о союзе Дона, Кубани и Терека, но знаю, что мысль эта встретила повсюду очень большое сочувствие и за нее схватились правительства всех трех казачьих областей.

В июле в Новочеркасске, под председательством атамана Каледина, было собрано совещание, посвященное этому вопросу. От Кубани присутствовали я и К. Л. Бардиж; от терцев были атаман Караулов и член правительства Ткачев, прибыли также донские и астраханские калмыки во главе с князем Тундутовым. Донское правительство в совещании участвовало полностью. Докладчиком был Митрофан Петрович Богаевский.

Каледина я немного знал раньше, когда он был начальником войскового штаба при Войсковом атамане Самсонове в 1907 г., а Богаевского видел в первый раз. Каледин значительно постарел, что бросалось в глаза, особенно когда он задумывался, а это случалось с ним очень часто, даже во время совещания. Лицо его делалось утомленным и очень грустным, сам он весь как-то опускался и делался сутуловатым. Это был человек до крайности переутомленный. Но когда Алексей Максимович говорил, он выпрямлялся, лицо делалось приветливым, голос звучал твердо и ощущение его болезненности проходило. Все, что говорил Каледин, было просто, умно и практично. Он был в ореоле боевой славы, и слушали его все внимательно, стараясь не проронить ни одного слова.

Совещание под его председательством протекало солидно и спокойно. Только молодой и жизнерадостный М. А. Караулов вносил в совещание тон оживления и веселья. Выступления его всегда отличались своеобразностью, крайней решительностью и неизменно сопровождались предложением совершенно законченной, хорошо средактированной резолюции. Но когда Каледин и другие члены конференции основательно разбивали доводы М.А., то он также быстро предлагал новую компромиссную резолюцию, не менее первой красиво и ясно изложенную.

В центре общего внимания был также и помощник войскового атамана — Митрофан Петрович Богаевский — донской Златоуст. Роль докладчика не давала М.П. простора развернуть своих красноречия и темперамента. Но все же в его манере говорить чувствовался мастер слова — человек с искрой Божией. Замечательно было его отношение к атаману — почтительно-нежное, без всякого оттенка заискивания, любовное, сыновье.

Я завидовал донцам, что у них есть такой атаман, и завидовал Каледину, что у него такой помощник.

Конференция была закончена при полном единодушии всех ее членов. Решено было составить особую комиссию по разработке положения о Юго-Восточном союзе, для чего каждое казачье войско должно было прислать в Новочеркасск специальных уполномоченных.

Разъезжающиеся по домам делегаты верили, что Юго-Восточный союз, возглавляемый генералом Калединым, создаст надежный оплот против бушующей и бунтующей Великороссии.

От Кубани в числе других уполномоченных в комиссию попал и Иван Макаренко. Это его очень устраивало, так как второстепенное положение на Кубани не удовлетворяло его.

Я же был очень доволен, что дело Юго-Восточного союза потребовало выезда из Екатеринодара Макаренко и работа без него пошла намного спокойнее.

Я не буду останавливаться на работе так называемого областного совета, выделенного областным съездом в качестве контрольного и законодательного аппарата и периодически собиравшегося в Екатеринодаре.{30} Председателем его был избран Н. С. Рябовол.

Это была самая бессовестная говорильня.

Я теперь не могу припомнить ни одного сколько-нибудь значительного Момента в жизни совета, ни одного красивого жеста, ни тем более ни одного плодотворного, разумного распоряжения этого органа власти. Бесконечные споры, пререкания, пересуды и ссоры составляли единственный и постоянный предмет длительных заседаний этого учреждения.