Крот Камня - Уильям Хорвуд

оживление, кроты начинают брачные игры и думают о будущих детях, в ходах Данктона царила мертвая тишина. Казалось, в них навеки поселилась зима. Снег превратился в ледяную корку, испещренную следами лис и шершавую от клочьев коры, упавших со старых деревьев.

Если где-нибудь над кротовьим миром и светило солнце, оно редко проникало в Данктонский Лес и никогда не показывалось в Бэрроу-Вэйле, бывшем когда-то сердцем системы Ребекки и Брекена. Входы во все тоннели были завалены снегом, кроты сидели под землей и ждали весны. Надежды на потомство у них уже не было.

Изможденные кроты и кротихи соединялись друг с другом, издавая крики не наслаждения, а отчаяния. Они были больны, а значит, бесплодны. А землю покрывала ледяная корка, и ветер пробирал до костей.

Наступил конец февраля. Триффан и Спиндл продолжали свой труд, окруженные страданием и горем. Они как раз вписывали сейчас в свою летопись самые темные страницы: о Вене, о диких бесчинствах грайков, о Руне. Дни летописцев разнообразили лишь тайные приходы Хея. Правда, он приносил лишь печальные вести о системе, лишенной будущего, скованной морозом и льдом.

Однажды Хей пришел, как раз когда Триффан делал записи, и потому долго беседовал со Спиндлом наедине:

— ...Грайки все еще там, у коровьего тоннеля. Я разговаривал с кротихами, которые туда ходили. Искали себе пару. Но грайки не станут спариваться с данктонскими кротихами — боятся заразы. К тому же у них сейчас другое на уме. Они получили приказ с пристрастием проверять всех приходящих в Данктон — боятся Крота Камня. Думают, что он идет сюда! За последние недели почти никого не пропустили, во всяком случае мужского пола. Так что если он и объявится, то не здесь!

Хей вдруг прервал свой рассказ, заметив, что Спиндл выглядит совсем усталым и больным.

— Ты случайно не заболел? — обеспокоился Хей. — В этом году Данктон не самое лучшее место для зимовки!

Спиндл покачал головой:

— Времена всегда трудные. Я просто устал. Мне нужно передохнуть. А Триффан последнее время все молчит. Ему кажется, что он не справился со своей задачей, что он виноват перед кротами. Кроме того, он разлучен с теми, кого любит.

— Многие здесь были бы рады встретиться с Триффаном, — возразил Хей. — Кроты знают, что вы здесь, в системе, только, я думаю, не многие догадываются, где именно. Но мы уважаем ваше молчание и затворничество. Многие кроты гордятся уже тем, что вы именно здесь ведете свои записи и этим создаете какое-то будущее Данктону, обреченному стать системой больных стариков. Как знать, может быть, все же настанут лучшие времена и детские крики опять будут раздаваться там, где сейчас слышны лишь стоны умирающих.

Спиндлу было приятно услышать все это. Он предложил Хею взглянуть на готовые записи.

— Зачем? — даже испугался Хей. — Я ничего там не пойму.

Спиндл улыбнулся:

— Я ведь тоже когда-то не понимал. Но теперь, как и Триффан, я думаю, что всех кротов следует учить грамоте. Сначала жить, говорит Триффан, потом записывать. Жизнь учит нас познавать душу и тело, письмо — ум. Пойдем, я покажу тебе...

Вот так Хей, совершенно неграмотный в то время крот, первым увидел и прикоснулся к великим записям, сделанным Триффаном и Спиндлом той зимой. Рукописи лежали на простых полках в глубоких тоннелях Болотного Края, недалеко от старого высохшего дерева, корни которого были как раз на пересечении тоннелей.

Хей смотрел на рукописи со смесью страха и почтения. Спиндл с трудом уговорил его дотронуться до одной из них.

— Что это? — спросил Хей.

— Это одна из моих записей, — ответил Спиндл. Он пробежал когтями по строчкам и прочел: — «Предварительный Каталог манускриптов, хранящихся в Хэрроудауне, и Воспоминания о последних днях Брейвиса и его мученической смерти вместе с Виллоу, достойнейшей кротихой из Грассингтона».

— Да ты, должно быть, очень умный крот, если написал все это! — восхитился Хей. Потом он спросил о другом свитке.

— А это — о моем раннем детстве в Семи Холмах, — пояснил Спиндл и добавил слегка извиняющимся тоном, хотя и не без некоторой гордости: — Я быстро пишу.

Потом он показал несколько листов с записями Триффана.

— Вот этот озаглавлен: «Путь к Безмолвию. Наставления Белого Крота Босвелла», — сказал Спиндл. — Конечно, мы понимаем, что никогда не сможем сделать всего, что нужно. Никто не успевает записать все...

Вдруг Спиндл умолк, и гримаса боли исказила его рыльце. Хей подбежал к нему, но Спиндл, не в силах говорить, знаком остановил его. Через несколько минут он снова дышал ровно и спокойно.

— Что с тобой? — спросил Хей.

— Так... ничего,— ответил Спиндл.

— Что-то не похоже! У тебя раньше бывали подобные приступы?

— Дважды, — сказал Спиндл. — Прошу тебя, ничего не говори Триффану, я не хочу попусту волновать его. Эта зима такая долгая! К тому же путешествие из Верна очень утомило меня. Пожалуйста, ничего не говори Триффану.

— Ну хорошо, — неуверенно пообещал Хей. Потом, уже более жизнерадостно, он добавил: — Я думаю, нужно, чтобы еще кто-то навещал вас, кроме меня. Есть один крот. Вы можете доверять ему. А он очень хотел бы увидеться с вами. Это Боридж.

— Я не знаю... Думаю, что Триффан не будет...

— Чего я не буду? — спросил Триффан, подходя к ним.

Узнав, о чем речь, он сразу согласился:

— Спиндл всегда старается уберечь меня от всех. Но мы провели здесь столько времени совершенно одни! Скоро наступит весна, пусть даже мы этого не чувствуем! — Триффан говорил весело потому, что хорошо потрудился и был доволен своей работой. — Приводи к нам Бориджа!

Через два дня Хей пришел с Бориджем. Этот крупный крот держал себя с достоинством почитателя Камня, который твердо верит сам, но никому не навязывает своих убеждений. Как у всех кротов, побывавших в лапах грайков, на теле Бориджа остались следы побоев. Видно было, что и болезни не обошли его стороной.

Триффан поздоровался и долго молча смотрел на гостя. Боридж, казалось, опасался Триффана.

— Разве ты не привел с собой подругу? — спросил Триффан.

Триффан достиг такого совершенства собственной души, что стал способен читать в душах других кротов.

— Да, привел, — смущенно выдавил Боридж.

— Тогда позови ее, — мягко предложил Триффан.

Она тихо вошла, и всем показалось, будто вместе с ней к ним вошла надежда... Она была худа