Твердыня тысячи копий - Энтони Ричес

Последние несколько ярдов до тыла тунгров Скавр преодолел бегом, по пятам доброй дюжины секирщиков Десятой центурии, которые врубались в оставшихся ратников, расчищая путь своему командиру. Трибун мечом указал на брешь в обороне и подал громогласную команду:

– Шестой легион! В атаку! Заштопать дыру!

В ответ на приказ фронтальная цепь когорты шагом двинулась вниз по склону. Неумолимость, сквозившая в поступи легионеров, заставила многих вениконов панически искать спасения на флангах. Один из солдат, шедших позади, рубанул по шее коленопреклоненного воеводы, и хотя силы удара не хватило, чтобы отсечь голову напрочь, Друст ничком рухнул в траву и уже не шевельнулся. Вновь взметнулся и обрушился гладиус, и его владелец с победным ревом вскинул кулак, где на рыжих космах болталась голова варварского предводителя. Копейщик тем временем наступил обезглавленному трупу на спину и с натугой выдернул застрявшую пику. Золотая гривна соскочила с обрубка шеи, покатилась в густую траву, и легионер нагнулся за вещицей. Выпучив глаза, он разглядывал баснословное сокровище, как вдруг раздался начальственный окрик:

– Эй ты! А ну давай это сюда! И башку заодно!

Оба солдата обернулись. К ним важной походкой спускался примипил Кануций, чей панический ужас успел растаять как снег.

– Брысь отсюда, ворюги! Это собственность императора! Я сам позабочусь, чтобы трофеи были доставлены наместнику!

Легионер, отхвативший царю голову, стрельнул глазами по сторонам и перехватил взгляд копейщика, который чуть заметно кивнул ему и отвернулся, делая вид, будто страшно занят проверкой залитого кровью наконечника. Солдат невозмутимо привязал голову Друста за рыжие лохмы к собственному ремню, после чего открыто взглянул примипилу в лицо, презрительно вздергивая верхнюю губу.

– Перебьешься. Иди лучше подштанники поменяй, трус поганый.

Взвыв от ярости, Кануций взметнул витис – и вздрогнул всем телом, когда копейщик за его спиной сделал выпад, со всего маху всадив пику офицеру под левую лопатку. Пока тот дергался в последних судорогах на занозистом жале, владелец царской головы подался ближе.

– Теперь ты знаешь, чего боялся, от чего прятался за нашими спинами. Что, несложное дело, да? Раз – и готово…

Он кивнул копейщику, который сноровисто выдернул пику из пробитого доспеха и, подхватив оседающего примипила, уложил его рядом с Ленатом, чьи широко распахнутые глаза отрешенно смотрели в облака.

– Тебе честь и воздаяние, трибун. Мальчишка, но дрался ты смело, когда пришел твой час…

Он протянул руку, желая смежить офицеру веки, – и застыл, уловив чуть заметное движение чужой груди. Наклонился, прищурившись.

– Капсарий! Бегом сюда! Командир жив!.. Пока что…

Битва бушевала в какой-то полусотне шагов, но Скавр с Лицинием, окруженные тунгрийскими секирщиками-телохранителями, бросились к тому месту, где упал Ленат. Здесь, в тылу атакующей волны легионеров, они застали группу солдат, столпившихся над распластанными телами двух старших офицеров. Лициний разогнал их, пролаяв команду, а одного так и отшвырнул самолично.

– Прочь с дороги, олух!

Легионеры поспешно расступились, и Скавр, шедший за коллегой следом, отметил про себя, что возле молодого трибуна лежит и его примипил. В ответ на невысказанный вопрос Лициния лекарь-капсарий скорбно покачал головой.

– Трибун, я ничего не могу для него сделать, рана слишком глубока. Даже непонятно, отчего он еще жив…

Между тем Скавр прочесывал окрестности цепким взглядом и наконец обнаружил искомое. Парочка легионеров с неестественно безразличными физиономиями бочком подавалась в сторонку.

– Эй вы, двое! Ни с места! Всем остальным – в шеренгу и за работу! Нашли время зевак из себя строить.

Поигрывая желваками, Скавр направился к двум солдатам, вытянувшимся по стойке смирно. Лициний между тем мыском ноги перевернул труп Кануция.

– Похоже, ударили пикой в спину…

Скавр протянул руку, выдернул копье у легионера, что был повыше ростом, и критическим взглядом осмотрел острие.

– Откуда эта кровь, рядовой?

– Ткнул ихнего царя вениконского… – насупленно отозвался тот.

Трибун покачал головой, однако оружие вернул и заторопился назад, где припал на колено возле сраженного офицера.

– Ну вот, Попиллий Ленат, уже недолго осталось, как ты очутишься среди своих предков. Приветствуй их с гордо поднятой головой, ибо этой победой мы обязаны тебе. Видишь? – Он приподнял голову Друста, показывая ее умирающему. – Это их первейший воевода. Без него они долго не продержатся, а ведь именно ты послужил причиной его смерти. Я лично позабочусь, чтобы твоя семья знала, какого доблестного солдата произвела на свет… – Он пригнулся к простертому человеку, шепча на ухо: – Но скажи мне одну вещь, брат. Понимаешь, в двух шагах лежит твой примипил. Скорее всего его прикончил кое-кто из своих. Что ж, это не редкость, особенно когда нижние чины ненавидят офицера. Но разве можно оставить такое безнаказанным?! Ответь же, трибун: ты видел, как это случилось?

Ленат с мучительной неторопливостью повернул голову, чтобы окинуть взором двух солдат, что молча стояли за плечами коленопреклоненного трибуна. В глазах молодого человека мелькнула тень улыбки, и он прошептал голосом столь тихим, что Скавру пришлось прижаться ухом к мертвеющим губам:

– Не видел… ничего…

Скавр с минуту смотрел ему в глаза, наблюдая, как они истекают жизнью. Затем ласково коснулся плеча убитого, поднялся и обернулся к рядовым, меряя их ничего не выражающим взглядом.

– Сегодня у вас обоих второй день рождения. Во всяком случае, мне так кажется… Ладно, марш по своим центуриям.

Переглянувшись, еле сдерживая ликование, солдаты развернулись, чтобы броситься к сражающимся товарищам – и замерли, услышав за спиной характерный металлический скрежет извлекаемого меча. Скавр все тем же ровным голосом добавил:

– Конечно, можно бы отдать вас под кнут, чтобы засекли до смерти. Или зарубить самолично, не сходя с места… За что? А за утаивание военного трофея. Ну-ка, быстро вернули золотую гривну!

Побелев как полотно, копейщик повернулся к трибуну и вложил ему в ладонь драгоценность, вытащив ее из-под нехитрых доспехов. Пренебрежительно махнув кистью руки, Скавр отослал обоих прочь и обратился к коллеге, который глядел на него, вопросительно вскинув брови.

– Уж если Ленат простил их за убийство Кануция, то кто я такой, чтобы перечить последней воле умирающего? Особенно если учесть, что этот, с позволения сказать, примипил не раз и не два ставил ему подножку?