Безымянное семейство (с иллюстрациями) - Жюль Верн

Могло не хватить даже боеприпасов и продовольствия, хотя на остров доставлялся провиант — насколько это позволяли местные ресурсы — из Шлоссера, Буффало и Ниагара-Фолса. Через правый рукав реки беспрестанно сновали взад и вперед большие и малые суда. Макнаб разместил несколько орудий выше и ниже Чиппевы, чтобы брать их на прицел у острова как выше, так и ниже по течению.

Как уже известно читателю, одно из таких судов — небольшой пароходик «Каролина» — служило для скорого сообщения между лагерем и побережьем Шлоссера. Он предназначался в основном для переправы любопытных туристов, желавших посетить лагерь защитников острова Нейви.

В таких условиях предводителям горстки людей на острове была нужна поистине необычайная энергия, чтобы не опустить руки. К несчастью, число бойцов таяло с каждым днем — группы совсем отчаявшихся людей переправлялись в Шлоссер.

После тягостной сцены на берегу и отъезда Жана де Водрель больше не выходил из дому. Он едва держался на ногах. Клара не отходила от отца ни на минуту. Обоим казалось, что они тоже осквернены грязью оскорблений, которыми забросали Бриджету и ее сына. Никто более чем они, не страдал от проклятий, которыми их единомышленники осыпали эту злополучную семью, согнувшуюся под тяжестью позорного имени, отвергнутого ими самими! И, тем не менее, размышляя о преступлении Симона Моргаза, о тех героях-мучениках, которых деяния предателя отправили на эшафот, отец и дочь смирялись перед злым роком, превозмочь который было не в силах человеческих.

Впрочем, в этом доме, где каждый день собирались друзья де Водреля, никто ни разу не упомянул о том, что произошло. Даже Винсент Годж держался чрезвычайно сдержанно, стараясь не выказать ничего похожего на порицание чувств, проявленных Кларой. Разве не была она права, эта отважная девушка, выступив против омерзительных предрассудков, возлагавших ответственность за преступление на невинных, требовавших, чтобы позорное наследие передавалось от отцов к детям, подобно физическому и духовному сходству?

О том же размышлял и оставшийся теперь один на свете Жан, чувствуя, как восстает против людской злобы все его существо. Джоан, принявший смерть ради отечества, Бриджета, погибшая от жестокости толпы, — разве этого не достаточно, чтобы подвести под прошлым черту?.. Так ведь нет! Но когда он восклицал: «Это несправедливо!», внутренний голос, казалось, отвечал ему: «Быть может, это и есть сама справедливость!»

И тут перед глазами Жана снова вставала Клара, презревшая оскорбления накинувшейся на нее толпы. О да! У нее хватило смелости встать на защиту Моргазов. И даже предложить ему связать его жизнь со своею. Но он не согласился и никогда не согласится на это. И, однако, как он любил ее! И Жан принимался бродить по берегу Ниагары, как Натаниэль Бампо из «Могикан», который предпочел бы погибнуть, бросившись в водопад, чем расстаться со своей Мэйбл Денхам.

Весь день 18-го числа Жан оставался подле тела матери, завидуя покою, который она, наконец, обрела. О, если бы он мог последовать за нею! Но ему вспоминались ее последние слова; он имел право умереть лишь во главе повстанцев. Это был его долг... и он исполнит его.

Когда настала ночь — темная ночь, едва освещаемая бликами на снегу от белесоватого свечения на небе, характерного для полярных районов, Жан вышел из хижины, где покоилось тело Бриджеты. Отойдя на несколько сот шагов, он своим широким канадским ножом принялся рыть могилу под навесом покрытых инеем деревьев. Никто не мог увидеть его здесь, на окутанной мраком опушке леса; он и не хотел, чтобы его видели. Пусть никто не узнает, где похоронена Бриджета Моргаз. На ее могиле не будет никакого креста. Если Джоан покоится где-то у стен крепости Фронтенак, то его мать будет погребена здесь, в американской земле — земле, что была ее родиной. А он, Жан, даст убить себя в первом же бою, и его останки исчезнут без следа, унесенные быстрыми водами Ниагары вместе с другими жертвами. Тогда не останется ничего — даже воспоминаний — от того, что когда-то было семейством Моргазов!

Когда яма стала достаточно глубокой, чтобы тело покойной не могло пострадать от когтей диких животных, Жан вернулся в хижину, взял Бриджету на руки, отнес под деревья, запечатлел последний поцелуй на лбу усопшей, опустил ее, завернутую в плащ из домотканой материи, на дно могилы и засыпал землей. Потом, опустившись на колени, помолился и прошептал: «Покойся с миром, моя бедная мать!»

Пошел снег и вскоре укрыл место, где спала та, которой больше не было, которой лучше было не рождаться на свет!

Когда солдаты Макнаба предпримут высадку на остров Нейви, Жан, несмотря ни на что, будет в первых рядах повстанцев, стремясь найти в сражении смерть.

Ждать ему пришлось недолго.

На следующий же день, 19 декабря, с первых часов утра стало очевидно, что полковник Макнаб готовится к решительному нападению. Большие плоскодонки выстроились в ряд вдоль побережья ниже лагеря Чиппева. За отсутствием артиллерии у «синих колпаков» не было никакой возможности ни уничтожить их, прежде чем они отчалят, ни остановить, когда они начнут переправу. Патриоты могли лишь попытаться воспрепятствовать высадке с помощью своих сил, сосредоточив их на угрожаемом участке. Но какое сопротивление смогут оказать несколько сотен людей массе осаждающих, если те причалят к острову в нескольких местах сразу? Ведь, как только солдаты королевской армии ступят на побережье, лагерь будет захвачен, а его защитники, которых слишком много, чтобы всем разместиться в нескольких лодках из Шлоссера, будут перебиты прежде, чем успеют переправиться на американскую землю.

Вот о чем с тревогой думали де Водрель и его друзья. Они сознавали всю опасность ситуации. Правда, чтобы избежать ее, можно было вернуться в Шлоссер, пока путь через Ниагару был еще свободен. Но никто не хотел отступать.

Быть может, они все же считали себя достаточно сильными, чтобы оказать серьезное сопротивление, и слишком переоценивали трудности, которые возникнут у противника при высадке?

Правда, один из них отнюдь не заблуждался на этот счет. То был мэтр Ник, злополучным образом вовлеченный в борьбу. Но его положение главы махоганских воинов не позволяло ему говорить об этом. Что до Лионеля, то его патриотизм не допускал никаких колебаний.

Юный клерк все еще не мог прийти в себя от изумления, вызванного неожиданным превращением его героя. Как? Жан Безымянный оказался сыном Симона Моргаза!.. И аббат Джоан был сыном предателя!

— Ну и что же, — твердил он себе, — разве от этого они оба перестали быть патриотами? Не была ли права барышня Клара, встав на защиту Жана и его матери? Ах, какая смелая девушка!.. Так и надо было поступить!.. Это так благородно!.. Так достойно семьи де Водрелей!