Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - Коллектив авторов

специфический для романтизма набор космических и потусторонних образов («Ночные духи», 1831; «Избранный», 1830; «Филин», 1831, и др.), говорят, с одной стороны, о подражательной зависимости от доминирующей эстетики, а с другой – о стремлении персонализировать используемую стилистическую систему образности. В схожей юношеской романтической тональности, окрашенной в патриотические тона, написана и трагедия «Василий Шуйский». Шестнадцатилетний автор стремился пятистопным ямбом выразить свои патриотические чувства, заклеймить «козни и крамолы» врагов отечества, которые «народ из низкой зависти и злобы развращают». Интересно, что анонимный рецензент, которым оказался А.А. Дельвиг, отмечая незрелость сочинения молодого сочинителя, оценил этот опыт весьма серьезно, предполагая в Станкевиче определенный талант и литературную будущность.

К подобной творческой удаче можно отнести стихотворения «Мгновение» (1832), где лирический герой созидает «новый мир души», и «Подвиг жизни» (1833), в котором повзрослевший автор говорит о подвиге причастности к «жизни повсюдной», достигаемым трансцендентным усилием преодоления «предела земного». Характерный для Станкевича познавательно-волевой мотив, который можно считать его программой духовного поиска и личностного совершенствования, определен философской формулой «И все наполнится тобой». Именно эта программа будет приложена и реализована в изучении гениев немецкой мысли. Но прежде она будет раскрыта опять-таки в литературном произведении – в повести «Несколько мгновений графа Т***», опубликованной в 1834 году под псевдонимом Ф. Зарич и посвященной другу Станкевича, Я.М. Неверову, который является прототипом героя. Однако повесть носит биографический характер, и настоящий герой данного произведения – сам автор повести, что входило в его замысел.

Духовная эволюция героя связана с поиском истины. Станкевич показывает, как период философской рефлексии, сомнения и скепсиса преодолевается героем, который обретает готовность к подвигу. Он пытается применить свои творческие силы на практике, но неудачно. Очевидно, что этот момент отражает факт биографии Станкевича, после окончания университета некоторое время бывшего почетным смотрителем Острогожского уездного училища. Большого удовлетворения деятельность смотрителя Станкевичу не принесла, и в 1835 году он вернулся в Москву. Для героя повести, как и для автора, жизненная неудача преодолевается обращением к искусству, в первую очередь к музыке. Интеллектуальное восхождение завершается художественно-эстетическим апофеозом: абсолютная красота и истина открываются герою в искусстве и музыке. Именно искусство и музыка воспринимаются им как образы абсолютного, выступая своего рода «представителями неба на земле». Они дают творческой личности не только душевное прибежище, но и духовный прообраз совершенства. Согласно устойчивой романтической схеме, в конце повести герой умирает, обретая любовь, которая его обновляет.

Духовный поиск истины и смысла жизни не ограничивался для Станкевича и членов его кружка художественно-эстетической формой выражения. Кружок Станкевича на русской почве знаменовал собой начало расцвета специфического типа личности, возможного в культуре с доминантой метафизических ценностей, но с ограниченным социальным полем практического приложения сил. Этот тип «практических метафизиков» хорошо известен в русской истории по своему радикальному, революционному крылу. Но в эпоху расцвета кружка, бывшего по составу идей и умонастроений далеко не однородным, это размежевание эстетических и революционных идеалистов не было столь очевидным.

Идейно кружковцев объединяли поиски вселенского метафизического смысла, а психологически их сближала неподдельная искренность душевных порывов. В то же время участники кружка всячески культивировали критический, трезвый взгляд на текущие интеллектуально-художественные и социальные процессы, вырабатывая принципы новой эстетики и критики, отвергавшей ложно-патетическую интонацию и излишнюю аффектацию. Это позволяло им бороться с литературными авторитетами и производить «переоценку ценностей», пересматривая творчество А.А. Бестужева-Марлинского, Н.В. Кукольника, В.А. Каратыгина, царивших на Олимпе литературной и театральной славы. Поиск подлинного в искусстве позволил Станкевичу разглядеть в молодом поэте Алексее Кольцове несомненный талант и способствовать утверждению не только нового имени в русской поэтической традиции, но и новой народно-песенной эстетики. Станкевич, с которым Кольцов встретился в 1830 году, опубликовал его стихи с коротким предисловием в «Литературной газете». Благодаря Станкевичу Кольцов познакомился с Белинским, оказавшим на него большое влияние, с Жуковским, Вяземским, Одоевским и Пушкиным, опубликовавшим в своем журнале «Современник» стихотворение Кольцова «Урожай».

Широкий круг интересов, как и внимание к литературным событиям, создал благоприятную почву для философского опыта. Но встречей-откровением, поражающей воображение, для Станкевича стала философия Фридриха Шеллинга. Именно Шеллинг помог ему обнаружить бытийную связь человека с миром природы и культуры, понять, что в человеке «действует разумная жизнь всей природы». Это позволило молодому философу приблизиться к пониманию главной цели жизни каждого человека – осознанию своего назначения. В одном из писем Станкевич формулирует свой тезис: «Вся природа есть лестница, по которой „Я“ идет к полному разумению в человеке». Достоинство человека напрямую связано с совершенствованием, воспитанием и преображением души. Проецируя эту задачу на будущее, Станкевич, уже в духе Гегеля, вменял ее не только человеку, но и целым народам. Важнейшим инструментом совершенствования он полагал философию, трактуя ее как «могущество ума, одушевленного добрым чувством». Эта мысль высказана и в письме к другу М.А. Бакунину от 24 ноября 1835 года: философия «…показывает человеку цель жизни и путь к этой цели, расширяет ум его. Я хочу знать, до какой степени человек развил свое разумение; потом, узнав это, хочу указать людям их достоинство и назначение, хочу призвать их к добру, хочу все другие науки воодушевить единою мыслию».

Вторым главным кумиром Н.В. Станкевича после Шеллинга стал Гегель, хотя он высоко ценил и Фихте, увлекшего его идеей философии как строгой науки, и Канта, удвоившего его интерес к трансцендентализму. В гегелевский период философских увлечений мировоззрение Станкевича словно бы обретает недостающее звено. Показательно, что в 1835 году он поместил в «Телескопе» (№ 13–15) перевод «Опыта философии Гегеля» Г. Вильма со своими примечаниями. Отзвуки Гегеля слышны в двух собственно философских сочинениях Станкевича: «Моя метафизика» (1840) и «Об отношении философии к искусству (1840). В своем эстетическом наброске он отрицает автономию искусства. Станкевич развивает гегелевский тезис о соответствии или «совпадении» исторических этапов художественного процесса с «эпохами общего духовного развития человечества»: «Искусство… получает мировое значение, оно является целым, которое живет с духом и из духа, переживает с ним все судьбы его».

Гегеля Станкевич понимал очень личностно, интерпретируя его философию абсолютного духа с точки зрения концепции духовного саморазвития личности. Он считал, что у Гегеля личность не поглощается абсолютом, а как часть процесса самораскрытия духа проявляет свое творчество в истории и природе. Эти персоналистические идеи в системе представлений Станкевича, конечно, были глубоко психологически мотивированы. Он верил в любовь, в этот индивидуальный, спасительный путь жизни, который как «зародыш всякого знания и всякой деятельности» определяет меру человеческого в человеке!

Чувствуя потребность в серьезных профессиональных занятиях философией и историей, Станкевич в 1837 году отправился за границу. Он поехал в Берлин, где была сосредоточена научная мысль Европы. Поездка имела еще одну