По тропам волшебных лесов - Яна Вуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Брухта дышала тихо, но часто, с хрипотцой. Глаза глядели в никуда, отрешенные и вроде бы уже ничего не понимающие. Но на самом дне их плескались мука и страх. Она уже не жила, но еще и не умерла, а словно застряла где-то посередине. Хейта помнила, как сильно это поразило ее. Вроде вот только что бабушка еще говорила, а вот она уже потеряна для мира живых. Девушка до сих пор помнила нахлынувшее тогда на нее чувство отчаянья и безысходности. Руки и ноги несчастной синели. Хейте хотелось броситься, растереть, разогнать ленивую кровь. Но она понимала, что все было тщетно. Как ни старайся, война проиграна и счет до трагичного исхода пошел на минуты.
А потом бабушки не стало. Грудь перестала вздыматься и опускаться, остановилось сердце, а вместе с ним канули в небытие все мечты и страхи. Ушли безвозвратно, точно никогда и не было их. Исчез не просто человек – целый мир, оставив после себя пугающую немую пустоту.
Но, хотя смерть бабушки и отзывалась болью в сердце Хейты, ее грела мысль, что Брухта ушла очень старой и прожила долгую радостную жизнь. Берх же ушел молодым. А терять молодых всегда больней.
Толчок в плечо вывел Хейту из состояния глубокой задумчивости. Она недоуменно посмотрела на Мара. Тот многозначительно кивнул. Хейта поглядела перед собой и увидела Хобарда. Подле него стоял сумрачный Эшгар с факелом в руке.
Хобард смотрел на тело сына задумчиво и отрешенно. Лицо его было бесстрастно, но Хейта чувствовала, как от нестерпимой муки рвалось наружу его истерзанное сердце. Хейте вновь стало до невозможного жалко его. Правду говорят – негоже родителям хоронить своих детей.
Хейта перевела пасмурный взгляд на деревянный помост. Ей вдруг подумалось: «Мы все такие разные, в людском уделе и в волшебном. Но в самом главном мы похожи. Хотя бы в том, как хороним усопших».
Все сжигали своих мертвых. Хейта не слышала, чтобы кто-то хоронил их как-то иначе. Рыси-оборотни предавали тела огню на третьи сутки. Считалось, что ровно столько времени нужно, чтобы дух умершего обрел новую жизнь. Они верили, что после смерти вновь возрождаются в телах рысей где-то в недрах лесной чащи, и потому всячески привечали диких рысей к своим домам. Достаточно ли этого было, чтобы унять боль в сердцах тех, кто остался жить? Хейта не знала. Она вновь посмотрела на Хобарда. Достанет ли этого ему? Хотя, если подумать, а что еще оставалось? Только держаться и верить.
Хобард выступил вперед.
– Сегодня мы собрались здесь, чтобы проститься с Берхом, сыном Хобарда… – Он помолчал. – Моим сыном. Проживи он немного дольше, отпраздновал бы этой зимой свои семнадцать лет. – Хобард обвел присутствующих задумчивым взглядом. – Когда Берху исполнился год, он лишился матери, на которую был похож и обликом, и нравом. Он рос проворным и своевольным. Я бранил его, а втайне гордился тем, что сын был сильным, независимым и упорным. Берх много чего хотел и обо многом мечтал. Но… не успел. Что задумывалось, не сбылось. Жизнь рассудила иначе. Или, вернее сказать, смерть. – Хобард тяжело вздохнул. – Теперь он станет жить в ином месте. И близкие его будут иными. Из тех, что едят только свежее мясо и ходят на четырех лапах. Пусть же путь его освещает далекое солнце, а луна бережет от бед и ненастий. – Он перевел немигающий взор на погост. – Прощай, сын.
Хобард перенял факел у Эшгара и, собравшись с духом, поднес к груде хвороста. Сперва нехотя и лениво перекидывались искры, но вскоре пламя стало стремительно разгораться.
Набросившись на тело Берха, как голодный бешеный зверь, оно лихорадочно устремилось к небу. Огненные языки залязгали клыками, впиваясь в серую облачную пелену. И вот уже не стало видно лица. Пламя навеки обращало в прах эти красивые, точно чьей-то искусной рукой выведенные черты, оставляя их только в памяти.
Хейта больше не видела и Хобарда. Дикое пламя скрыло его от нее. Она видела только огонь. Неуемный, торжествующий с радостью злого безумца, что сегодня, в этот день и час, ему дали вдоволь нарезвиться.
Девушка не ведала, сколько они так простояли. Прикосновение, теперь уже бережное. На нее глядели серые глаза Брона. В них застыл немой вопрос: «Ты в порядке?»
Она бы не услышала, реши он спросить ее вслух: слишком громко трещало жестокое пламя. Но вот так, глядя в глаза, услыхала. Кивнула с благодарностью. Она была в порядке, лучше, чем многие. Она ведь не знала Берха. Хуже тем, кто видел его каждый день. Кто помнил живыми черты его чистого, юного лица.
Костер догорал. Из облака дыма внезапно явился Хобард. По лицу его трудно было что-то прочесть. Оно походило на лик статуи, вытесанной из камня. Эшгар выступил вперед и проронил, не поднимая глаз:
– Проследуйте в трапезную на поминальный обед.
* * *
Харпа и Дорх стояли на вершине холма. Дым от погребального костра был виден с него как на ладони. Он взвивался к небу черными клубами- яростный, неудержимый, как извечный мрак, из которого все приходило и в который неотвратимо обращалось после гибели.
Дорх глядел на него глазами, полными слез. Потом не выдержал и опустил голову. Харпа тоже смотрела. Но в ее глазах слез не было, и головы она не опускала. Поджатые губы девы-оборотня гневно подрагивали. Ярость в ее сердце множилась и росла. Ярость к тому, кто отнял жизнь младшего брата, вызвал горькие слезы в глазах старшего и принес страдания отцу. Она заставит его заплатить. Так или иначе. Про обещание «не убивать», данное своим спутникам, она и думать позабыла.
Костер, как видно, догорал. Потому что дым, медленно посерев, растерял дикую злобу и стал неумолимо обращаться в пугающее, опустошающее ничто. Харпа мрачно уткнула взор в серое небо. Оно выглядело ничуть не лучше, чем та безрадостная хмарь, что клубилась сейчас в недрах ее существа. Рядом неуверенно пошевелился Дорх.
– Берх вспоминал о тебе, знаешь… – тускло заметил он. – Хотя он и был слишком мал, чтобы помнить тебя, но он как-то запомнил. Всякий раз, как творил что-нибудь запретное и отец ругал его, он отвечал: мол, Харпа бы сделала так же.
Девушка сдвинула брови. «Не заслужила я вашей памяти», – подумала она, но вслух сказать не решилась. Дорх, конечно же, начнет спорить. А вот спорить ей сейчас совсем не хотелось.
