Я люблю Капри - Белинда Джонс

— Моя мама тоже не очень умеет выбирать мужчин, — говорю я, пытаясь отыскать точки соприкосновения.

Тайлер приподнимает бровь.

— Твой отец не в счет, естественно. — поправляюсь я. — Он — сокровище!

Мне везет — именно в этот момент появляется официант с нашим заказом, что несколько сглаживает неловкость ситуации. И хотя передо мной — тарелка дымящейся пасты и салат, которого хватит, чтобы набить подушку, я не удерживаюсь и спрашиваю:

— А можно нам еще вот это? — Я указываю на соседний столик, куда только что принесли нечто, очень похожее на мелко порезанную красную капусту — я ее обожаю.

— Вы хотите попробовать? — с энтузиазмом откликается официант.

— Да, пожалуйста!

Через пару минут он возвращается с полной тарелкой. Я тут же принимаюсь жевать, но вкус какой-то незнакомый. Я пытаюсь определить:

— Странно, немного похоже на бекон… — Я хмурюсь в недоумении.

— Прошу прощения. — Я подзываю официанта и шепчу: — Что это?

— Конина, — объявляет он и убегает по своим делам, я мне остается только давиться тем, что я уже набрала в рот.

Тайлер чуть со стула не падает от смеха.

Так вот что он считает смешным. Мне кажется, только несколько часов, проведенных в опере, смогут стереть улыбку с его лица.

Когда Тайлер впервые упомянул, что после обеда отведет меня на «Травиату», я была поражена. Венецианские оперные сезоны славятся по всему миру. Кроме того, у меня появился шанс почувствовать себя так же. как Джулия в «Красотке»: грудь вздымается от вздохов, на глазах — слезы. В каком- то смысле я была даже в более выгодном положении. Им-то приходилось сидеть в закрытом театре, я же отправлюсь на бывшую арену гладиаторских боев под открытым небом, вместе с еще 16 999 зрителями. Что может быть лучше живой музыки под звездами летней ночью? Ах, ну да — живая музыка под звездами летней ночью рядом с любимым. Этот раз будем считать репетицией.

Когда мы усаживаемся, я почти физически ощущаю всеобщее нетерпение. Огромный зал заполнен влюбленными из самых разных слоев общества, они надели свои лучшие платья и готовы с восторгом ловить каждую ноту. Мне кажется невероятной царящая вокруг тишина — здесь собрались тысячи людей, но не слышно ни единого шороха, ни одного покашливания, все так увлечены ожиданием представления, что можно услышать, как падает булавка. Или программка. (Я знаю точно, потому что я свою уронила.)

Мне стыдно, и я чувствую себя ужасной мещанкой, но уже минут через сорок я начала отвлекаться. Некоторое время я забавлялась размышлениями о том, что «La Traviata» в переводе значит «заблудшая женщина». Потом вспомнила, как тогда на Пьяццетте шутила с ПБ, что я якобы проститутка, а теперь вот сижу с его сыном и слушаю оперу о куртизанке. Но это меня развлекало недолго. Радует тот факт, что не надо поддерживать беседу с Тайлером, благодаря чему у меня есть время спокойно поразмышлять о Люка. Однако еще через два часа мне становится почти невыносимо. Мы взяли напрокат подушки на наши раскладные металлические стульчики, но этого оказалось совершенно недостаточно. Я не понимала, как все остальные умудряются сидеть совершенно спокойно — особенно те. чьи ягодицы не отличаются особенной мягкостью. Что касается Виолетты (той самой куртизанки), умирающей от чахотки и расстающейся со своей единственной любовью, чтобы не запятнать боготворимое имя. то все оказалось довольно блекло. Потом, во время сцены яркого и шумного бала в высшем обществе, в центре сцены появился голый по пояс и совершенно потрясающий танцор — он просто покорил публику.

«Как странно, что в оперном спектакле самые бурные аплодисменты срывает танцор», — раздумывала я во время третьего или четвертого антракта (я сбилась со счета).

— Который из них горбун? — с манчестерским акцентом спросила сидящая поблизости женщина своего мужа.

— Горбун — это «Риголетто», глухая тетеря, ты не на той странице. — ответил он. выхватывая у нее программку.

Мне пришлось признать — пусть только самой себе, — что я разочарована. И дело не в спектакле, а во мне самой, в том, как я реагировала. Мне хотелось, чтобы меня переполняли эмоции, чтобы сердце разрывалось от сопереживания, но этого не случилось. В следующий раз я лучше подожду, пока «величайшие арии мира» — отрывки из «Чио-Чио- сан», «Кармен», «Богемы» — не соберутся показывать по телевизору…

Конечно, когда Тайлер спросил, понравилось ли мне, я ответила «да». Но. по правде говоря, к концу последнего акта мне хотелось уже только одного — забраться под одеяло к воображаемому Люка.

Вернувшись в отель, я выпиваю в баре последний глоток бренди «на сон грядущий» и объявляю, что иду спать.

— Я наверное, выпью еще. — говорит Тайлер, подзывая бармена. — Ты точно не хочешь присоединиться?

— Нет. Большое спасибо за замечательный вечер! — говорю я. соскальзывая с бархатистой банкетки и расправляя примятые мной подушки.

— Тебе спасибо! — любезно улыбается Тайлер. — Спокойного сна…

Я уже стою в дверях, когда он говорит:

— Да, насчет завтра… — как будто эта мысль только что пришла ему в голову.

— Да?

— Я подумал — мы, пожалуй, поедем в Рим на поезде, чтобы как следует полюбоваться итальянскими видами.

— Здорово, — соглашаюсь я.

— Так что мы должны быть на станции «Порта Нуова» в три часа дня.

— Понятно… — Пауза. — Спокойной ночи. Не успеваю я опять повернуться к лестнице, как он спрашивает:

— Ты когда-нибудь путешествовала Восточным Экспрессом?

Я замираю на полпути.

Медленно оборачиваюсь и вглядываюсь в его лицо: он — воплощенная небрежность.

— Шутишь? — спрашиваю я.

— Я подумал, тебе может понравиться. Но если ты предпочитаешь самолет…

— Нет! — восклицаю я. — О боже! Мы в самом деле поедем на Восточном Экспрессе?

Он улыбается.

— Да, Агата, именно на нем!

39

— А ты знаешь, что второй муж Грейси Филдс умер в Восточном Экспрессе по дороге на Капри от сердечного приступа? — спрашиваю я, когда мы уже стоим на утопающей в клубах пара платформе и любуемся царственным величием глянцево-синих с золотом спальных вагонов.

Тайлер смотрит на меня так, будто хочет сказать: «Вполне бы хватило обычного. Ух ты!"»

С улыбкой на губах я наслаждаюсь завистливыми взглядами прохожих. В дверях показывается рука в белой перчатке — она приглашает нас в машину времени, направляющуюся в 1920 год.

Рукa принадлежит энергичному молодому человеку в фуражке и ярко-синей форме с золотым галуном. Он похож на помесь офицера кавалерии и куклы из «Птиц грома».