Графоман - Бронислава Бродская

сломленный бедой! Надо же, что он себе напридумывал, урод! Сидит ночами, сопли на кулак наматывает, а наутро живому Валере звонит и слушает его бодрый голос. Хватит жить в придуманной действительности, накручивая себя, упиваясь тоской! Или пиши, или бросай это дело! Все просто.

Гриша и сам не замечал, что он мыслил по своему обычному шаблону: как только его сознание достигало определенной степени патетики, он инстинктивно снижал накал страстей и эмоций, используя самоиронию и горький безжалостный сарказм. Он просто органически не умел принимать себя всерьез. А что … нормально: лучше самому над собой посмеяться, чем видеть, как смеются другие. Да, кто другие-то? Валера? Но Валера как раз обожал все, что Гриша писал. Ну и что … просто, когда он работал, он представлял себе 'других', читателей, представлял их реакцию, и невероятно боялся переборщить в 'высоком стиле', показаться фальшивым. Самое страшное – это фальшь. На Гришу нашел приступ ненависти к себе, своему стилю, своим замыслам.

Злясь на самого себя, он открыл новый файл и впечатал туда пошлое идиотское четверостишие их детства, что-то такое из пионерского лагеря в 'сиротском жанре' и балладном стиле:

Как под городом под Саратовым

На помойке ребенка нашли.

Чисто вымыли, сухо вытерли,

И опять на помойку снесли.

Гриша остервенело принялся придумывать свой вариант. Он подыскивал рифмы и напевал:

И лежал в грязи, тот ребеночек,

В шелухе и очистках гнилых.

А пеленочки к ножкам сбилися

Он не плакал, а был странно тих.

Мух навозных был там уж целый рой

Заползали ребеночку в рот

Дворник пьяный хмырь, ссаной он метлой

Тыкал злобно ребенку в живот.

Нос оторвал был, глазик вытек весь

А из уха торчал длинный гвоздь.

Он лежал в грязи, на помойке здесь.

Ах, ребеночку худо пришлось.

Но парадное распахнулось вдруг

Кто-то вышел ребенка забрал.

Тот же пьяный хмырь, не жалея рук

Он ребеночку глазик вставлял.

Ну а вечером дворник-хмырь решил,

Что с ребенком все ж что-то не так …

Снова он пошел, вот такой дебил

Бросить бедного в мусорный бак.

Сначала Гриша много раз пел свою только что сочиненную балладу, радуясь особой отвратительности содержания и стиля. Новый стих еще нравился ему своей мрачной бессмысленностью. Если бы он захотел, он мог бы длить и длить свои противные строфы: про выпавшие кишочки, или про торчащие косточки … править рифмы, переделывать строчки, доводя их до мнимого совершенства. Гришей овладело знакомое ощущение хорошо сделанного дела: вот так он молодец! Он уже совсем было собрался послать свое творение Валере, но что-то его остановило. 'Что я делаю? Зачем? Почему я так упорно занимаюсь ничего не стоящей дурью? Валерка прочтет эти глупости, улыбнется, скажет, что я, мол, молодец … но, разве я сам не знаю цену подобным шедеврам? И это поэзия? Примитивные рифмочки, неточные, банальные, уродливые …' – Гриша вдруг очнулся от своего убийственного нелепого вдохновения, подвигшего его написать про помойку. Он решительно нажал на кнопку 'удалить'. Заботливый компьютер осмотрительно спросил его, не хочет ли он 'сохранить' свой документ, и Гриша решительно сказал 'нет'. Только что написанное, теперь казалось ему ужасным, безвкусным бредом, недостойным его времени и усилий. Он открыл файл 'друг'. 'Вот оно и пришло … сегодня такой день … у меня родился внук … я счастлив и я готов' – Гриша выбрал другой шрифт и легко вывел в правом верхнем углу заготовленный эпиграф:

Когда поблизости есть кто-то, кому можно без колебания довериться – верный друг который, если чего и не поймет, то истолкует любое сомнение в твою пользу,, никакого одиночества нет.

Борис Акунин 'Планета вода'

И сразу же выстраданная, давно написанная в голове первая строчка будущего романа, своей, как он сейчас верил, главной книги, после которой он может и вообще больше ничего не захочет писать, сама легла на бумагу …

У меня был друг …

Март 2015 года.