В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Холланд Том

Это мнение и не думал отрицать и сам командир правоверных, никогда не отличавшийся скромностью. Возможно, век пророков действительно окончился, но это вовсе не означает, считал Абд ал-Малик, что Богу не нужен посредник на земле. Посредством новых монет он объявил миру, каким видит свою роль, – khalifat Allah – заместителя Бога. Как Мухаммед был избран, чтобы нести в мир слово Божье, так и Абд ал-Малик назначен трактовать его и объявлять человечеству. И кто возьмется утверждать, на кого возложена более тяжелая ответственность? Титул халифа, впервые представленный широкой публике именно Абд ал-Маликом на новых монетах, подразумевал господство в царствах, которые были не менее сверхъестественными, чем земными. Если по приказу Абд ал-Малика строятся дороги и дамбы, тогда через него люди могут вознести молитву о дожде39. Его грозные воины стоят на страже на границах империи, но все же они не такие грозные, как сам халиф, охраняющий дорогу, ведущую на небеса. Он – имам руководства (направления)40.

Эти хвастливые претензии не являлись обычной бравадой. С размахом честолюбивых стремлений Абд ал-Малика могли сравниться только использованные для их выполнения его собственные потрясающее упорство и творческие способности. К моменту его смерти в 705 г. «лоскутное одеяло» завоеванных территорий, которые двумя десятилетиями раньше находились на грани полного распада, превратилось в мощное государство. И действовал Абд ал-Малик ничуть не менее эффективно, чем его предшественники. Более того, все его действия были освящены сознанием долга человечества перед божеством, которое не допускало возражений. «Истинное благочестие перед Богом есть покорность»41 – так сказал Мухаммед. Но значение этого стиха, изображенного на стене «Купола скалы», слегка изменилось. «Повиновение», которого требовал Бог, стало практически именем собственным.

Вера, которую провозгласил Абд ал-Малик, повелитель империи, раскинувшейся от места, где солнце встает, до того места, где оно садится, получила имя. Слова, запечатленные на «Куполе скалы», стали подходящими для всего мира: «Религия в глазах Бога – это ислам».

Сунна

Древний город, как потрепанный жизнью ветеран, часто имеет отметины давно прошедших войн. В Сирии нет города более древнего, чем Дамаск. Слава о его удовольствиях – от климата до слив – была тоже древней, и некоторые раввины даже считали этот город вратами рая. Спустя век после завоевания его арабами и четыре – после правления Константина Дамаск так окончательно и не избавился от знаков своего языческого прошлого. Над переполненными рынками возвышались высокие массивные стены, и человеку, попавшему туда впервые, могло показаться, что они окружают неприступную крепость. На самом деле стены являлись внешней оболочкой некогда главного городского храма. Культы здесь были такими же древними, как сам Дамаск. Хотя Юпитер – божество, в честь которого изначально построили святилище, больше не сидел в нем на троне, стены все же избежали разрушения от рук ликующих христиан, которые посвятили этот храм своему собственному Богу. Теперь, спустя семьсот пятнадцать лет после рождения Христа, на храм предъявила права новая вера. От собора, который всего лишь десятилетием раньше существовал в этих стенах, не осталось и следа. На его месте возвели потрясающе красивый новый монумент, выложенный мрамором и украшенный мозаикой. Его так богато украсили, что, говорят, потребовалось восемнадцать верблюдов, чтобы увезти выручку строителей. Но кто были его новые хозяева? Надпись на одной из стен давала на этот вопрос исчерпывающий ответ, не оставлявший никаких сомнений: «Наш Бог – один Бог, наша религия – ислам, и наш пророк – Мухаммед, мир ему и благословение»42.

Двумя с половиной десятилетиями раньше, когда Абд ал-Малик строил «Купол скалы», он делал это с оглядкой на иерусалимские церкви, имея целью свести к минимуму доктрину Святой Троицы. Валид, старший сын Абд ал-Малика, он же халиф, ответственный за роскошную новую мечеть в Дамаске, в вопросах веры был еще более самоуверен, чем его отец. Он не оглядывался на нелепые ошибки христиан, а попросту игнорировал их. Валид считал себя истинным мусульманином, покорным Богу, и другие, менее важные религии его не интересовали. Такая самоуверенность в общем-то не была удивительной. Роскошь мечети Валида стала очевидным свидетельством масштаба благ, которые одобрявший его деятельность Бог обрушил на приверженцев ислама. Сверкавшие драгоценные камни, мерцавшие жемчуга, поднятые из глубин океана, высокие колонны, вывезенные из разграбленных соборов, и яркие мозаики, изготовленные выдающимися мастерами своего времени, – все это указывало на непревзойденный размах Khalifat Allah. Ходили слухи, что одна из колонн мечети была сделана из великолепного трона43 царицы Савской. Как ислам содержал в себе все лучшее и самое благородное из других вер, так великая мечеть Дамаска заключала в своих стенах огромное количество сокровищ, накопленных исчезнувшими царствами, осколки, измененные и пущенные в дело новой глобальной империи.

«Вряд ли есть дерево или заметный город, не изображенный на тех стенах»44 – так писал один восхищенный наблюдатель, уверенный, что образы, которые он видел, от крылатых растений до ипподромов, – это изображения множества территорий, раскинувшихся вокруг Дамаска, в которых воцарился ислам. К 715 г., когда Валид объявил свою великую мечеть открытой, арабские армии уже давно вышли за пределы развалин империй, управляемых из Ктесифона и Нового Рима. На Востоке они вторглись в бывшее царство эфталитов, преодолев не только покинутую красную стену Гургана, но еще более серьезную преграду – реку Оксус – такую широкую и быструю, что арабы назвали все пространство Центральной Азии Трансоксианой. Тем временем на Западе, покорив Карфаген и большой участок североафриканского побережья, арабы переправились через море в поисках новых земель. В 711 г. маленький арабский отряд высадился в Гибралтаре. За несколько месяцев этот предприимчивый отряд сумел одержать верх в сражении с вестготами, убить их царя и захватить столицу – Толедо, располагавшуюся в самом сердце Испании. Подобное достижение на краю света показалось арабам фантастическим. Испанию в Дамаске считали страной чудес и тайн, где разговаривают статуи, в закрытых комнатах можно увидеть сказочные картины будущего, а города строят из бронзы. Иными словами, арабские завоевания были столь велики, что казались не вполне реальными.

Отметим, что доказательства мусульманских завоеваний жители Дамаска легко могли проследить. Покинув двор великолепной мечети Валида с изысканно украшенными фонтанами и выйдя на грязные городские рынки, можно было найти людей из самых разных уголков мира. Возможно, рассказы об Испании и казались фантастичными, но таковыми никак нельзя было назвать 30 тысяч пленных, которых привели в Сирию завоеватели вестготов. Ничто не могло грубее напомнить побежденным о мощи арабов, чем один только взгляд на их рабов. «Каждый год, – писал один монах, – их банды отправлялись в дальние страны и на острова, приводя обратно пленных из всех народов, которые только есть под небесами»45. Конечно, ничего особенно нового в таком выражении статуса супердержавы не было. Римляне никогда не сомневались, если речь шла о продаже пленных мятежников, таких как самаритяне. А принципы, которыми руководствовались персы в отношениях с военнопленными, наглядно иллюстрируются следующим фактом: ansahrig – слово, обозначающее «раб», изначально в персидском языке имело значение «чужестранец». Правда, теперь ситуация изменилась. Несчастные, угнанные из бывших провинций христианской империи, трудились в поместьях или в шахтах крупных арабских землевладельцев. И хотя периодически можно было услышать старую молитву или рассказ, как некий работорговец был поражен рукой Святой Девы, большинство христиан могли только жаловаться на то, что Бог отвернулся от них. «Почему Господь допустил, чтобы так случилось?»46 – такой недоуменный вопрос слышался еще во времена Омара, когда банда арабских работорговцев «посетила» праздник у стен Антиохии в честь святого Симеона Столпника. Такой вопрос могли задавать не только христиане. Ужасное насилие, которым сопровождалось завоевание сасанидских территорий, видели рынки Куфы и Басры, куда согнали ошеломляющее количество персидских пленных. И даже на восточной границе, где положение арабов считалось самым непрочным, дань рабами – это было самое малое, что могли потребовать завоеватели. Типичной оказалась судьба Заранджа – крепости в предгорьях Гиндукуша, обитатели которой, по условиям капитуляции, должны были каждый год поставлять победителям тысячу красивых юношей, и чтобы каждый в руке держал золотую чашу – приятное предвкушение райских наслаждений для благочестивых мусульман.