Ворошилов - Владислав Кардашов

Контролировал он и их физические качества. Немало командиров самого высокого ранга имели случай услышать неприятную реплику наркома:

— Опять брюшко нагулял? Не годится!

Рассказывая в ноябре 1933 года на заседании РВС о поездке в Турцию, Ворошилов с возмущением описывал толстых, ожиревших турецких генералов и передал разговор, состоявшийся на этот счет у него с начальником турецкого генштаба Февзи-пашой:

— Скажите, пожалуйста, как вы думаете воевать с такими генералами, как они будут командовать и на каком расстоянии они будут находиться от своих войск? Как они будут ходить по горам, лазить по оврагам?

Февзи-паша усмехнулся:

— Трудно будет!

— Если бы меня это касалось, я бы нашел способ ликвидировать такое безобразие.

Начальник генштаба Турции слушал рекомендации Ворошилова очень внимательно…

На этом же заседании Ворошилов ратовал за необходимость изучения командирами иностранных языков. Он темпераментно говорил:

— Нужно положить конец такому безобразию, когда мы лишены возможности пользоваться такими благами, как изученце или, по крайней мере, чтение литературы различных государств. Конечно, было бы очень хорошо, если бы можно было ликвидировать все языки и установить один русский во всем мире (смех). Язык это ленинский, язык Октябрьской революции. Ничего в этом зазорного не было бы, но даже если бы мировая революция произошла, народы на это не скоро пошли бы…

Работая без устали, если надо — и без сна, Ворошилов не забывал о здоровье своих ближайших сотрудников. Бывали случаи, когда он заставлял их отдыхать в приказном порядке. Так, в декабре 1938 года врачи предписали Б. М. Шапошникову «полное прекращение работы на 5–6 дней и специальное лечение». Начальник Генерального штаба не послушался медиков, и тогда на документе о состоянии его здоровья появилась категорическая резолюция Ворошилова: «Приказываю прервать работу на 6 суток согласно заключению комиссии врачей». Далее следовала товарищеская приписка: «От себя рекомендую, Б. М., сократить курение раз в 6–7 и подышать за городом свежим воздухом, если вы не враг самому себе, и все обойдется».

Сам Ворошилов очень любил спорт всякого рода, он соответствовал его горячей натуре. Восхищаясь силой, ловкостью, мужеством спортсменов, нарком всячески утверждал спорт в армии. Даже тогда, когда ему перевалило за пятьдесят лет, он прекрасно бегал на коньках и лыжах, плавал, играл в городки. Зиму и лето парком продолжал регулярно ездить верхом, и его посадка на парадах оставалась прежней — уверенной и прямой. Но больше всего он любил отдыхать на природе.

У озера под Москвой ютится избенка: «Опытная станция рыбоводства». Рыбоводство здесь пока в проекте. С вечера нарком удочкой ловил рыбу. В это время остальная компания взялась за бредень. Не утерпел Ворошилов, подошел к рыбакам. Смотрел, смотрел, как его секретарь Г. И. Лецкий в одной рубахе тянет бредень, стал кричать: «Забирай левее! Левее бери! Упустите! Стойте, стойте!» Не выдержал, бултыхнулся в воду одетым, ухватился за бредень, стал помогать его тащить… Улов удался. Поели ухи, выспались. А с утра вновь на рыбалку, и трудно догадаться, что рулевой, уверенно правящий шестом на корме, и есть знаменитый народный комиссар…

В часы досуга, очень редкие впрочем, нарком любил сходить в театр, послушать музыку. Разумеется, Ворошилову, выходцу из глубин русского народа, были близки те писатели, художники, актеры, которые следовали великим традициям русской литературы и искусства. В этом случае симпатии наркомвоенмора всегда были им обеспечены.

В 1926 году Ворошилову стало известно о тяжелом положении И. Е. Репина, жившего в Финляндии, и его желании возвратиться на Родину. По инициативе Ворошилова к великому художнику была отправлена группа советских живописцев. В октябре 1926 года нарком писал Репину: «…Я отлично понимаю, как трудно Вам, прожившему так долго вдали от бурь и вихрей, пронесшихся за последние годы над нашей страной, покинуть свой тихий уголок. Решиться променять свою скромную и тихую пристань на нечто новое, неведомое Вам, конечно, нелегко.

Но, поскольку неведомыми мне путями, судьбе было угодно свести нас на знакомство, разрешите, дорогой Илья Ефимович, заверить Вас, что, решаясь переехать на Родину, которую, не сомневаюсь, Вы любите так же глубоко и сильно, как и все мы, Вы не только не делаете личной ошибки, но совершаете поистине большое, исторически общественное дело. Вашу личную жизнь и Ваших близких Государство обеспечит полностью. А Ваша духовная жизнь, жизнь великого художника, снова сольется с жизнью титана-народа, который, выдвинув Вас в первые ряды культурных сил, вдохновлял Вас на великое творчество. Наша страна ныне сама, в миллионной своей массе, стала величайшим художником и творцом нового человеческого будущего и настоящего…»

Это горячее и проникновенное послание тронуло Репина. Вскоре в письме знакомому он признался: «А еще есть лицо, в Москве же, Климент Ефремович Ворошилов! (Получив о нем понятие только по письму, я начал серьезно верить: что Россия жива…)». Болезнь и преклонный возраст, однако, не позволили великому художнику вернуться на Родину.

Горячее участие Ворошилов принимал в судьбе М. Б. Грекова. Впервые картины художника он увидел еще в 1922 году в рабочем клубе, когда приехал инспектировать Новочеркасский гарнизон. Оценив огромный талант художника-баталиста, увидев, какие он таит возможности разработки патриотической темы, командующий поддержал Грекова, находившегося тогда в очень стесненных обстоятельствах.

Художник приехал в Ростов, беседовал с членами РВС округа и выразил желание писать картины на тему «Гражданская война». В его присутствии произошел характерный разговор. Один из командиров засомневался:

— У нас армия без штанов, а мы будем картины писать…

— Ты рассуждаешь неверно, — возразил Ворошилов, — у нас должны быть и армия, и искусство.

Он обещал Грекову привезти из Москвы краски и обещание сдержал. Впоследствии художник писал: «Я встретился с Климентом Ефремовичем Ворошиловым. У него я нашел запросы к искусству того общественного смысла, на основе которого только и может развиваться большое искусство… Оглядываясь теперь на это прошлое, я забываю формальное несовершенство своих вещей и благодарю Климента Ефремовича, что благодаря ему я недаром прожил то время…»

На протяжении последующего десятилетия наркомвоенмор неизменно поддерживал художника-баталиста. Такая помощь была очень важна: в 20-х — начале 30-х годов художники-реалисты подвергались яростным атакам, шельмованию и даже преследованию со стороны представителей «архиреволюционных», «левых» — модернистских, формалистических — течений в искусстве. Картины художников-реалистов не принимались на выставки, их обливали грязью в печати под видом борьбы за «пролетарское искусство». А. М. Герасимов, который сам во многом обязан Ворошилову поддержкой, вспоминал, как однажды беседовал с наркомом об организации очередной выставки к годовщине РККА. Выяснилось, что картины Грекова забракованы: модернисты господствовали в жюри. Лицо Ворошилова погрустнело, и он тихо сказал: