Тайные тропы - Георгий Брянцев

19

Следователь Флит сделал два прокола перочинным ножом в банке со сгущенным молоком и опрокинул ее над большой чашкой с дымящимся какао. Густое молоко, похожее на зубную пасту, толстой тягучей струей полилось в чашку.

Флит тщательно размешал содержимое чашки, попробовал его и, видимо, удовлетворенный, вынул из стола бисквиты, обернутые в целлофановую бумагу.

Откусывая маленькие кусочки бисквита, он не торопясь запивал их горячим какао, не обращая внимания на сидящего против него человека.

Флит любил поесть. Он был гурманом и находился в таких летах, когда еда — для людей ему подобных — является наивысшим наслаждением. После обеда или ужина Флит не был склонен ни к делам, ни к разговорам.

Сидевший против следователя человек был до того худ, что напоминал скелет, обтянутый кожей.

Уже одиннадцать дней он ничего не ел. Он объявил голодовку и сейчас испытывал остатки своей воли, не сводя глаз с уплетающего за обе щеки следователя.

Покончив с едой, Флит зажег трубку и, затянувшись, лениво сказал:

— Я не пойму, что вас заставило голодать…

— Вы спрашиваете об этом уже вторично, — тихо, будто боясь израсходовать последние силы, заговорил заключенный, — и я вам вторично отвечаю: я уже шесть лег сижу в тюрьме…

— Но сейчас-то вы не в тюрьме? Лагерь и тюрьма — не одно и то же.

— За что? За что? Ответьте мне! — Человек опустил бледные, дрожащие веки.

— Хорошо, мы разберемся… Вы, кажется, коммунист? — спросил как бы невзначай Флит.

— Не кажется, а точно. Был им и умру им.

— Ладно, идите. — И следователь позвонил.

На звонок вошел конвоир. Флит надел очки в ромбообразной роговой оправе, вооружился карандашом, вычеркнул в лежавшем перед ним списке фамилию коммуниста и назвал конвоиру очередную фамилию, под номером девятым:

— Русского Тимошенко!

В ожидании «девятого» следователь поднял со стула свое грузное тело, разогнулся в пояснице, сделал несколько шагов по комнате и остановился около окна.

Отсюда открывался вид почти на всю территорию кирпичного завода, превращенного американцами в концентрационный лагерь. Люди размещались под навесами, где ранее сушились кирпичи и черепица. Они спали на широких, наскоро сколоченных нарах, покрытых соломенными матрацами. Навесы именовались теперь бараками, отделялись друг от друга густыми рядами колючей проволоки, и каждый из них имел свой номер.

Флит смотрел в окно до тех пор, пока в поле зрения не появилась фигура конвоира, сопровождавшего вызванного для беседы русского, потом возвратился на свое место.

Русский был невысок ростом, худощав, с гладко остриженной головой, с большими карими глазами, лет двадцати семи — двадцати восьми.

— Вы офицер? — спросил Флит на русском языке, которым владел сносно.

— Да.

— Капитан?

— Да.

— Артиллерист?

— Совершенно верно…

— Командовали дивизионом гвардейских минометов?

— Командовал.

— Когда сдались в плен немцам?.. Садитесь… Что вы стоите?

Тимошенко усмехнулся и сел.

Он объяснил Флиту, что в плен не сдавался, а что его, трижды раненного, без сознания, подобрали на поле боя год назад. Он начал рассказывать, как это произошло.

— Хорошо, хорошо! — сделал нетерпеливый жест Флит. — Это не столь важно… Я, собственно говоря, вызвал вас затем, чтобы объявить…

— Пора, пора!

— Что пора? — насторожился Флит. — Откуда вы знаете, что я хочу сказать?

— Догадываюсь, — добродушно улыбнулся Тимошенко. — Вы хотите объявить, что я свободен.

— Об этом придется говорить, когда соединимся с вашими войсками и прибудут ваши представители. Сейчас еще рано… Я имею в виду другое.

— Именно?

— Вам придется выехать в Соединенные Штаты.

— Это зачем же? — спросил Тимошенко, и в глазах его показался злой огонек.

— Не горячитесь… Вы молоды и не видели еще света. Я уверен, что вы впервые попали за пределы своей страны, будучи военнопленным.

— Правильно.

— Вы не видели таких прекрасных городов, как Нью-Йорк, Чикаго, Вашингтон. Вы не видели океана, по которому вам придется плыть. Вы не представляете себе всей прелести самого путешествия.

— Предположим.

— И все это бесплатно. Совершенно бесплатно, на всем готовом, на полном пансионе.

— Великолепно.

— Вы поняли меня?

— Понял.

— Значит, согласны?

— Нет.

Флит досадливо поморщился. Совершенно напрасно он потерял несколько минут. Он встал, прошелся по комнате и пододвинув стул, сел против русского.

— Сказать «нет» никогда не поздно, — начал вновь следователь. — Вы стоите перед дилеммой: ожидать в лагере своих представителей, которые сюда, возможно, не доберутся, а если и доберутся, то очень не скоро, или стать совершенно свободным… через несколько дней.

— Предпочитаю первое.

— Напрасно! Совершенно напрасно! Никто не поверит тому, что вы попали в плен не по собственному желанию. Вы хотите возвратиться героем? Подумайте хорошенько… Принимая наше предложение, вы ничего не теряете, абсолютно ничего. Вы можете изменить профессию, можете продолжить военное образование. Можете, наконец, принять гражданство Соединенных Штатов… Перед вами открывается новая жизнь…

— Эх вы, союзнички! — Тимошенко встал и, резко толкнув ногой дверь, вышел.

За дверями стоял конвоир.

Грязнова и Ризаматова поместили в шестом бараке.

Поскольку они выехали из дому, даже не захватив постельного белья, комендант лагеря разрешил Грязнову под конвоем съездить домой и привезти все необходимое.

Грязнов застал дома лишь капитана Аллена. Последний был чрезвычайно расстроен всем происшедшим.

На третий день пребывания в лагере друзьям объявили, что они водворены сюда как военнопленные, на общих основаниях. Никакие протесты и обращения к лагерной администрации не возымели действия.

Что предпринять? Посвящать администрацию лагеря и американское командование в действительные причины своего пребывания в Германии они не имели права. Продолжать версию, преподнесенную майору Никсону, не было никакого смысла, поскольку и он в нее, очевидно, не верил.

Возмущало издевательское отношение союзного американского командования к заключенным.

— Сволочи, а не союзники! — бурчал всю ночь впечатлительный Андрей. — Как это можно творить такой произвол?

— Тише, Андрей, — сдерживал его Алим. — Не трать нервы понапрасну.

— Не могу… Завтра же учиню скандал!