Статьи - Виссарион Белинский

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи; Старца великого тень чую смущенной душой.

Глубоко артистическая натура Пушкина умела сочувствовать древнему миру и понимать его: это доказывается многими его произведениями на древний лад: стало быть, авторитет Пушкина в деле суда над переводом Гнедича не может не иметь веса и значения, – и Пушкин высоко ценил перевод Гнедича. Вот еще стихотворение Пушкина, свидетельствующее о его уважении к труду и имени переводчика «Илиады»:

С Гомером долго ты беседовал один,Тебя мы долго ожидали,И светел ты сошел с таинственных вершинИ вынес нам свои скрижали.И что ж? ты нас обрел в пустыне под шатром,В безумстве суетного вира,Поющих буйну песнь и скачущих кругомОт нас созданного кумира.Смутились мы, твоих чуждался лучей.В порыве гнева и печали,Ты проклял нас, бессмысленных детей,Разбил листы своей скрижали.Нет! ты не проклял нас. Ты любишь с высотыСкрываться в тень долины малой;Ты любишь гром небес и также внемлешь тыЖурчанью пчел над розой алой.

Нет, не настало еще время для славы Гнедича; оценка подвига его еще впереди: ее приведет распространяющееся просвещение, плод основательного учения…

Гнедич как бы считал себя призванным на перевод Гомера; мы уверены, что только время не позволило ему перевесть и «Одиссею». Гомер был его любимейшим певцом, и Гнедич силился создать апофеозу своему герою в поэме «Рождение Гомера». Поэма эта написана в древнем духе, очень хорошими стихами, но длинна и растянута; совсем не кстати приплетены к ней судьбы Гомера в новом мире. Перевод идиллии Феокрита «Сиракузянки, или Праздник Адониса», с присовокупленным к нему, в виде предисловия, рассуждением об идиллии, есть двойная заслуга Гнедича: перевод превосходен, а рассуждение глубокомысленно и истинно. Но кто оценит этот подвиг, кто поймет глубокий смысл и художественное достоинство идиллии Феокрита, не имея понятая о значении, какое имел для древних Адонис, в о праздниках в честь его?.. «Рыбаки», оригинальная идиллия Гнедича, есть мастерское произведение; но оно лишено истины в основании: из-под рубища петербургских рыбаков виднеются складки греческого хитона, и русскими словами, русскою речью прикрыты понятия и созерцания чисто древние… При всем этом в «Рыбаках» Гнедича столько поэзии, жизни, прелести, такая роскошь красок, такая наивность выражения! Замечательно, что эта идиллия написана в 1821 году, а в 1820 году были уже изданы идиллии г. Панаева! Не знаем, в котором году переведена Гнедичем идиллия Феокрита и написано предисловие к ней: если в одно время с появлением идиллий г. Панаева, то поневоле подивишься противоречиям, из которых состоит русская литература… Посмотрите – что за стих!

Уже над Невою сияет беззнойное солнце;Уже вечереет, а рыбаря нет молодого.Вот солнце зашло, загорелся безоблачный запад;С пылающим небом слиясь, загорелося море,И пурпур и золото залили рощи и долы.Шпиц тверди Петровой, возвышенный, вспыхнул над градом,Как огненный столп, на лазури небесной играя,Угас он; но пурпур на западном небе не гаснет;Вот вечер, но сумрак за ним не слетает на землю;Вот ночь, а светла синевою одетая дальность:Бел звезд и без месяца небо ночное сияет,И пурпур заката сливается с златом востока;Как будто денница за вечером следом выводитРумяное утро. – Была то година златая,Как летние дни похищают владычество ночи;Как взор иноземца на северном небе пленяетСлиянье волшебное тени и сладкого света,Каким никогда не украшено небо полудня;Та ясность, подобная прелестям северной девы,Которой глаза голубые и алые щекиЕдва отеняются русыми локон волнами.Тогда над Невой и над пышным Петрополем видятБез сумрака вечер и быстрые ночи без тени.Как будто бы повое видят беззвездное небо,На коем покоится незаходимый свет солнца;Тогда Филомела полночные песни лишь кончитИ песни заводит, приветствуя день восходящий.Но поздно повеяла свежесть; на невские тундрыРоса опустилась; а рыбаря нет молодого.Вот полночь; шумевшая вечером тысячью веселНева не колыхнет; светла и спокойна, как небо.Разъехались все городские веселые гости.Ни гласа на бреге, ни зыби на влаге, все тихо;Лишь изредка гул от мостов над водой раздаетсяДа изредка гул из деревни, протяжный, промчится,Где в ночь окликается ратная стража со стражей.

Кроме «Рыбаков», у Гнедича мало оригинальных произведений; некоторые из них не без достоинств; но нет превосходных, и все они доказывают, что он владел несравненно большими силами быть переводчиком, чем оригинальным поэтом. Замечательно, что стих Гнедича часто бывал хорош не по времени. Следующее стихотворение «К К.Н. Батюшкову», написанное в 1807 году, вдвойне интересно: и как образец стиха Гнедича и как факт его отношений к Батюшкову:

Когда придешь в мою ты хату,Где бедность в простоте живет?Когда поклонишься пенату,Который дни мои блюдет?Приди, разделим снедь убогу,Сердца вином воспламеним,И вместе – песнопеньям БогуЧасы досуга посвяти!А вечер, скучный долготою,В веселых сократим мечтах;Над всей подлунной стороноюМечты промчимся на крылах.Туда, туда, в тот край счастливый,В те земли солнца полетим,Где Рима прах красноречивыйИль град святой Ерусалим.Узрим средь дикой ПалестиныЗа Божий Гроб святую рать,Где цвет Европы, паладиныЛетели в битвах умирать.Певец их, Тасс, тебе любезный,С кем твой давно сроднился дух,Сладкоречивый, гордый, нежный,Наш очарует взор и слух.Иль мой певец – царь песнопений,Неумирающий Омир,Среди бесчисленных виденииОткроет нам весь древний мир.О, песнь волшебная ОмиряНас вмиг перенесет, певцов,В край героического мираИ поэтических богов:Зевеса, мещущего громы,И всех бессмертных вкруг отца,Пиры их светлые и дамыУвидим в песнях мы слопца.Иль посетим Морвон Фингалов,Ту Сельму, дом его отцов,Где на пирах сто арф звучалоИ пламенело сто дубов;Но где давно лишь ветер ночиС пустынной шепчется травой,И только звезд бессмертных очиТам светят с бледною луной.Там Оссиан теперь мечтаетО битвах, о делах былых;И лирой – тени вызываетМогучих праотцев своих.И вот Трепмор, отец героев,Чертог воздушный растворив,Летит на тучах, с сонмом воев,К певцу и взор и слух склонив.За пим топь легкая Мальвины,С златою арфою в руках.Обнявшись с тению Монны,Плывут на легких облаках.Но вдруг, возможно ли словамиПересказать иль описать,О чем случается с друзьямиПод час веселый помечтать?Счастлив, счастлив еще несчастный,С которым хоть мечта живет;В днях сумрачных день сердцу ясныйОн хоть в мечтаниях найдет.Жизнь наша есть мечтанье тени;Нет сущих благ в земных странах.Приди ж под кровом дружней сениПовеселиться хоть в мечтах.

В то время такие стихи были довольно редки, хотя Жуковский и Батюшков писали несравненно лучшими. «На гробе матери» (1805), «Скоротечность юности» (1806), «Дружба» замечательны, как и приведенная выше пьеса Гиедича. Знаменито в свое время было стихотворение его «Перуанец к испанцу» (1805); теперь, когда от поэзии требуется прежде всего верности действительности и естественности, теперь оно отзывается реторикою и декламациею на манер бледной Мельпомены XVIII века; но некоторые стихи в нем замечательны энергиею чувства и выражения, несмотря на прозаичность,

Гнедич перевел из Байрона (1824) еврейскую мелодию, переведенную впоследствии Лермонтовым («Душа моя мрачна, как мой венец»); перевод Гнедича слаб: видно, что он не понял подлинника. Гнедич принадлежит, по своему образованию, к старому, допушкинскому поколению наших писателей. Оттого все оригинальные пьесы его длинны и растянуты, а многие прозаичны до последней степени, как, например, «К И.А. Крылову» (стр. 215). Оттого же он перевел прозою дюсисовского «Леара» или переделал шекспировского «Лира» – не помним хорошенько; оттого же он перевел стихами вольтеровского «Танкреда». Но перевод его «Простонародных песен нынешних греков», изданный в 1825 году, есть еще прекрасная заслуга русской литературе.

Жаль, что нет полного издания сочинений Гнедича. Сделанное им самим в 1834 году очень неполно; в нем нет «Леара», нет «Илиады», нет введения к «Простонародным песням нынешних греков» и сравнения их с русскими песнями, нет статьи его о древнем стихосложении, напечатанной в «Вестнике Европы», нет переведенных шестистопным ямбом 7, 8, 9, 10 и 11-й песен «Илиады», нет «Рассуждения о причинах, замедляющих просвещение в России». Такой писатель, как Гнедич, стоил бы издания полного собрания литературных трудов его.

К знаменитейшим деятелям литературы карамзинского периода принадлежит Мерзляков. Он известен как поэт (оды), как переводчик (переводы из древних, стихами), как песенник (русские песни) и как теоретик словесности и критик. Оды его – образец надутости, прозаичности выражения, длинноты и скуки. Переводы его из древних заслуживают внимания. Мерзляков не перевел ничего большого вполне, но из больших произведений только отрывки, как-то из «Илиады», «Одиссеи», из трагиков – Эсхила, Софокла и Эврипида. Все эти опыты, конечно, небесполезны; но они не дают понятия о своих оригиналах. Мерзляков не владел стихом: язык его жёсток и прозаичен. Сверх того, на древних он смотрел сквозь очки французских критиков и теоретиков, от Буало до Лагарпа, и потому видел их не в настоящем их свете, хотя и читал их в подлиннике. К первой части изданных им в 1825 году, в двух частях, «Подражаний и переводов из греческих и латинских стихотворцев» приложено рассуждение «О начале и духе древней трагедии и о характерах трех греческих трагиков»: из этого рассуждения очень ясно видно, как мало понимал Мерзляков начало и дух древней трагедии и характер трех греческих трагиков…