Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник - Тобайас Смоллет

Т. Смоллет, «Путешествие Хамфри Клинкера»

Спустившись по лестнице, Лисмахаго попал в объятия своей возлюбленной, которая, вырвав одеяло у одной из служанок, окутала им его тело. Двое слуг подхватили его под руки, а служанка проводила в зеленую комнату, куда пошла и мисс Табита, чтобы проследить, как уложат его в постель. Во время этой церемонии он не проронил ни слова, но бросал весьма суровые взгляды то на одного, то на другого из зрителей, которые собрались потом в столовой, где мы ужинали, и поглядывали друг на друга с удивлением и любопытством.

Когда баронета усадили в кресло, он схватил дядюшку за руку, долго хохотал во все горло, а потом воскликнул:

— Мэт, увенчайте меня дубовыми листьями, плющом, лаврами, петрушкой, чем хотите, и признайтесь, что эта проказа была coup de maître![63] Ха-ха-ха! Gamisicata, stagliata, beffata! O che roba![64] Ну и картина! Ну и карикатура! О, будь тут Роза, Рембрандт, Скалькен{126}! Ей-богу, не пожалел бы я сотни гиней, только бы ее написали! То ли прекрасное нисхождение со креста, то ли восхождение на виселицу! А свет и тени! А толпа внизу! А выражение лица наверху! Какое лицо! Обратили внимание на это лицо? Ха-ха-ха! А ноги, а мышцы… Каждый палец на ноге выражал ужас! Ха-ха-ха! А потом это одеяло! Вот так костюм! Святой Андрей! Святой Лазарь! Святой Варавва! Ха-ха-ха!

— Так, значит, это была всего-навсего ложная тревога? — очень серьезно спросил мистер Брамбл. — Нас подняли с постели, перепугали чуть не до смерти только ради шутки!

— Да ведь шутка-то какова! — воскликнул наш хозяин. — Вот так потеха! А какой dénouement![65] Какая catastrophe![66]

— Имейте терпение, — отвечал наш сквайр, — мы еще не видали катастрофы, и дай бог, чтобы эта комедия не кончилась трагедией. Лейтенант — один из тех мрачных людей, которые совсем не понимают смешного. Сам он никогда не смеется, да и другим не позволяет над собой смеяться. К тому же если человек и выбран был подходящий, то, по совести сказать, шутка была слишком жестока.

— Черт возьми! — вскричал баронет. — Будь он моим родным отцом, все равно я бы ему не спустил. А уж другого такого человека не сыщешь и за полвека.

Тут вмешалась мисс Табита и, ощетинившись, объявила, что она не понимает, почему мистер Лисмахаго больше подходит для таких шуток, чем сам баронет, и что она очень опасается, не убедится ли баронет весьма скоро, как он ошибся в этом человеке. Баронет был немало смущен такими предостережениями и заявил, что Лисмахаго должен быть настоящим варваром, если его не потешила такая удачная и забавная затея. Тем не менее он попросил мистера Брамбла и его сестру образумить лейтенанта, и к его просьбе присоединилась леди Балфорд, которая не преминула прочитать баронету поучение о неуместности его поступка, которое он выслушал, выражая одной половиной своего лица покорность, а другой усмешку.

Вторично улеглись мы спать, и, прежде чем я проснулся, дядюшка уже побывал в зеленой комнате у Лисмахаго и привел ему такие убедительные доводы, что, когда мы собрались в зале, тот казался совсем умиротворенным. Извинения баронета он принял очень милостиво и даже выразил удовольствие, узнав, что споспешествовал общему веселью. Сэр Томас, заливаясь смехом, пожал ему руку и, в знак полного примирения, попросил у него понюшку табаку. Лейтенант, сунув руку в карман камзола, вытащил вместо своей шотландской табакерки из бараньего рога прекрасную золотую табакерку, увидав которую сказал:

— Тут какая-то ошибка.

— Никакой ошибки нет! — воскликнул баронет. — Честный обмен — не грабеж! Сделайте мне одолжение, лейтенант, разрешите оставить на память вашу табакерку.

— Сэр, моя табакерка к вашим услугам, — отвечал лейтенант, — но эту вещь я никак не могу принять. Это смахивает на преступление против законов чести. И почем знать? Может быть, и тут кроется новая шутка, а я не расположен больше выступать на театре. Я не посмею прикоснуться к вашим карманам, а потому прошу вас взять ее собственными руками.

С суровым видом он отдал табакерку баронету, а тот не без смущения принял ее и возвратил лейтенантову табакерку, которую желал оставить у себя не иначе, как в обмен на свою.

Этот случай мог омрачить беседу, как вдруг дядюшка мой заметил, что судьи Фрогмора не видно было ни во время ночной тревоги, ни теперь, когда все сошлись вместе. Услыхав имя Фрогмора, баронет вскричал:

— Черт подери! А я и позабыл о судье! Пожалуйста, доктор, пойдите и притащите его из его конуры.

Потом, захохотав так, что брюхо у него заколыхалось, он объявил лейтенанту, что тот не один был действующим лицом в драме, разыгранной для увеселения общества, в чем сам сейчас убедился. Что касается до ночной комедии, то она не могла потревожить судью, которого нарочно поместили в дальнем конце дома, где не слышно было шума, и вдобавок усыпили опиумом.

Через несколько минут в залу привели судью в ночном колпаке и широком халате; он мотал головой и жалобно стонал.

— Господи Иисусе! — воскликнул баронет. — Что случилось, сосед Фрогмор? Вид у вас такой, будто вы не жилец на этом свете. Усадите его осторожно на диван. Бедный джентльмен! Помилуй нас, господи! Почему он такой бледный, желтый да раздутый?

— Ох, сэр Томас! — вскричал судья. — Кажется, пришел мой конец! Прикончат меня эти грибы, которые я ел за вашим столом. Ах! Ох! Ух!

— Помилуй бог! Полно, дружище, подбодрись! Каково у тебя с желудком, а? — осведомился Балфорд.

На этот вопрос судья ничего не ответил, но распахнув халат, показал, что камзол не сходится у него на животе на добрых пять дюймов.

— Да сохранит нас бог! — воскликнул сэр Томас. — Какое печальное зрелище! Никогда не видывал я, чтобы человека так вдруг раздуло, разве что он уже помер или при смерти. Доктор, неужели нельзя помочь этому бедняку?

— Не думаю, чтобы случай был безнадежный, — отвечал лекарь, — но я бы посоветовал мистеру Фрогмору не мешкая привести в порядок все дела. Пусть придет священник и помолится вместе с ним, а я тем временем приготовлю клистир и рвотное.

Судья, испуганно вращая глазами, воскликнул с жаром:

— Да помилует нас бог! Да помилует нас Христос!

Потом начал именем бога заклинать лекаря поторопиться.

— Мирские дела у меня все в порядке, кроме одной закладной, которая должна перейти к моим наследникам, — сказал он. — Но бедная моя душа! Бедная моя душа! Какая участь ждет бедную мою душу? Окаянный я грешник!

— Прошу тебя, дружище, успокойся, — сказал баронет. — Уповай на бесконечное милосердие божие. Тяжких грехов нет у тебя на совести, разве что сам черт тебя попутал.

— Не поминайте черта! — вскричал устрашенный Фрогмор. — Грехов у меня столько, что никому и не снилось. Ах, друг мой, я был лукав, лукав, дьявольски лукав! Не теряя времени, пошлите за священником и уложите меня в постель, ибо я отбываю в вечность.

Двое слуг подняли его с дивана и, поддерживая под руки, повели назад в спальню, но, прежде чем выйти из залы, попросил он добрых людей молиться за него.

— Пусть мой пример послужит вам предостережением, — добавил он. — Я, как цветок полевой, скошен во цвете лет. И да простит вам бог, сэр Томас, что вы за своим столом угощаете такой ядовитой дрянью.

Едва увели его и он не мог более нас слышать, как баронет разразился неудержимым смехом, коему вторило и большинство присутствующих. Но нам с трудом удалось удержать добрую леди, которая порывалась вывести из заблуждения болящего, открыв ему, что, покуда он спал, камзол его ушили с помощью лекаря и что расстройство в желудке и кишках вызвано вином с сурьмой, которое выпил он накануне вечером вместо лечебного питья. Леди, как видно, боялась, что опасения его за жизнь и в самом деле могут привести к смерти. Но баронет клялся, что судья не такая уж курица, а упрямый старый мошенник, который долго еще будет жить на свете и досаждать всем своим соседям. Расспросив о нем, мы узнали, что нрав его не дает ему права ждать сострадания или уважения, а потому и не стали чинить баронету препятствий в его забаве.

Клистир был поставлен проживавшей в доме старухой, бывшей нянькой сэра Томаса, а сверх того больному дали настойку из морского лука, дабы ускорить действие вина с сурьмой, замедленное опиумом, принятым на ночь. Судью посетил священник, который прочитал молитвы и завел речь о состоянии его души, как вдруг начали действовать лекарства, и пришлось священнику вести утешительную беседу, затыкая при этом нос. Его примеру последовали баронет и я, когда вошли вместе с доктором в спальню и застали Фрогмора восседающим на стульчаке и разгружающимся с обоих концов. В краткие промежутки между позывами он взывал о милосердии, исповедовался в своих грехах или вопрошал священника, что думает он о его душе, а священник отвечал торжественным и гнусавым голосом, отчего зрелище это казалось еще забавнее.