Цирк 'Гладиатор' - Борис Александрович Порфирьев

уже дома, слыша через дверь голос Левана и звон вилок, уткнулась в подушку. Но слёз не было. Каждую минуту заглядывал Коверзнев, склонялся над ней, гладил по волосам. Она говорила спокойным голосом:

— Уйди к гостям.

Он нерешительно глядел на неё в темноте, мялся.

— Иди.

«Боится, что наложу на себя руки… Надо сказать ему, что я этого никогда не сделаю, потому что жду сына…»

Она скользнула рукой по талии, выдернула из–под юбки кофточку, провела ладонью по сухому горячему животу… Он был по–прежнему худым, но она знала, что там уже теплится крошечная жизнь. По утрам у неё болели груди, они разбухли, соски их потемнели.

«Ради тебя я буду жить, маленький мой, и сделаю тебя честным, справедливым, как завещал твой отец… Ты будешь большим и сильным, как он, и все будут любить тебя, и я буду гордиться тобой…»

«Ефим! Зачем ты сделал так, Ефим?.. Вернись!.. Что тебе делать в каком–то Липецке?.. Ты так любил Петербург! Вернись! Сейчас наступает самая хорошая пора — золотая осень, ты будешь показывать мне город… Как же я одна? Я же ничего не знаю…» — разговаривала она с мужем, как с живым, но вдруг с дикой силой почувствовала, поняла, что Ефима нет, что он никогда не вернётся…

Открылась дверь, в щёлку осторожно проскользнул Коверзнев. Нина бросилась к нему, обхватила его шею руками и забилась в рыданиях…

— Коверзнев! Коверзнев! У меня же будет ребёнок!..

— Я знаю… Мы его станем растить… — заговорил он бессвязно, стараясь её успокоить. — Он будет похож на Ефима… Купим много игрушек… Книжек… Он будет кататься на мне… Я буду добывать для него много денег…

Она постаралась успокоиться, прикусила губу. «Нельзя, чтобы слышали гости… Скорее бы они кончали… Какой отвратительный обычай — пировать в день похорон…»

Слыша беспечный голос Левана, нахальный — Татаурова, звон ножей, хлопанье пробок, она чувствовала, как в ней поднимается ненависть к собравшимся. В приоткрытую дверь доносился запах жирной пищи и острой приправы, и вдруг Нина почувствовала, что её сейчас стошнит. Она вытолкала Коверзнева из комнаты, замкнула за ним дверь на ключ, и её вырвало прямо на покрывало.

Напуганный Коверзнев робко постучался.

— Сейчас, — сказала она, торопливо срывая с кровати покрывало, свёртывая его, засовывая в дальний угол за чемодан.

— Ниночка! — требовал он настойчивее.

— Сейчас, сейчас, — металась она по комнате, распахивая форточку, чтобы уничтожить запах, вытирая губы и руки духами.

А Коверзнев уже рвал на себя дверь. Когда Нина открыла её, он подозрительно оглядел комнату, задержал взгляд на потолке.

«Ищет крюк, — объяснила она себе равнодушно. — Думает, что я повешусь». И вдруг страшная мысль, что она может убить себя и таким образом погубить ребёнка, пришла ей в голову.

— Коверзнев, не оставляй меня одну, — взмолилась она.

Позже, когда разошлись гости, она уснула, положив голову на его руки…

А на другой день она начала заговариваться.

Коверзнев возил её на Невскую заставу — в Нейрохирургический институт к самому Бехтереву, и тот успокоил его, посоветовав предоставить всё времени и покою.

Коверзнев нанял двух сиделок, которые не отходили от Нины ни на минуту, и сам проводил подле неё всё свободное время. Она часто узнавала его и беседовала с ним, но вдруг взгляд её становился безумным, она вскакивала в постели, рвала на себе рубашку.

— Хотя у вас халат белый, — говорила она прерывающимся голосом, — а вы беднота… Если родится ребёнок, то надо посмотреть избиение младенцев в Палестине… Если избиение есть, то надо иметь больше детей… «Ребёнок будет расти, и его надо отдать в цирк «Гладиатор»… К сорока годам он будет знаменитым, как укротитель львов, по формуле штамбер плюс форганг… Определение мозговой оболочки не даёт ему соображать… Здание вашего цирка строится ошибочно… Кто эту формулу сделал? Ломоносов или Дуров? Сердечная деятельность в левой части… Диафрагма есть борьба методом экспроприации… Медицина держится на удаве, а удав любит кофе с молоком…

Наконец Нина успокаивалась и последние слова произносила обычным ровным тоном, и от этого было ещё страшнее, и Коверзнев, чтобы не видели сиделка и Леван, уходил в уборную плакать.

49

Никиту выписали из больницы через месяц. Самая опасная рана (около виска) зажила всех быстрее. Оставалась одна повязка на правом плече, да и ту можно было скоро снять.

В Липецке он не мог оставаться ни одного лишнего дня — слишком свежа была в памяти смерть учителя. Нечего ему было сейчас делать и в Петербурге. Ехать в Вятку, так ничего и не добившись, было стыдно… После раздумий он решил махнуть на юг.

Несмотря на то что он к этому времени прочитал почти всю энциклопедию, познания его в географии были очень скудными. Из разговоров он знал лишь об Одессе, Киеве и Тифлисе. Но туда ехать было нельзя, ибо, как говорил ему Ефим Николаевич, тамошние цирки принадлежали людям, которые были связаны круговой порукой с Чинизелли. Такие директора не взяли бы Сарафанникова в чемпионат… Других же городов Никита не знал. Он долго стоял у билетной кассы, изучая расписание, и наконец выбрал Кишинёв.

В Кишинёве цирка не оказалось. Предлагать свои услуги хозяину кинематографа Никита не решился. Оставив штангу на вокзале, он отыскал ресторан и, сидя над скудной двойной порцией беф–строганова, думал о том, что у каждого знаменитого борца имеется специальный человек, который заключает все сделки. Вот именно такого человека ему сейчас и не хватало.

Пересчитав деньги, он не решился заказать лишнюю порцию и, вздохнув, поднялся из–за стола. Однако есть хотелось нестерпимо, и он направился на рынок. Взял там десяток печёных яиц, облупил их и уничтожил вместе с караваем хлеба и дюжиной помидоров; затем взболтал четверть молока и, к радости босоногих мальчишек, опорожнил её из горлышка.

Пока он пил молоко, какой–то потрёпанный господин в пиджачной паре ходил вокруг него.

Скосив глаз, Никита наблюдал за ним — было такое впечатление, что тот принюхивается.

Когда Никита поставил пустую четверть на прилавок, потрёпанный господин приподнял фетровый котелок и поинтересовался нерешительно:

— Если ошибусь — простите… Ваша фамилия не Сарафанников?..

— А что? — подозрительно спросил Никита.

— Меня зовут пан Сапега, — сказал господин, не опуская котелка, и Никита заметил, что у него один глаз вставной.

— Откель, — спросил Никита и поправился: — Откуда вы меня знаете?

— Я — известный борец… в прошлом… И лишь злой рок забросил меня к этим мамалыжникам… Чистая случайность… Я здесь снимаю номер в гостинице… Прошу быть гостем… Там и поговорим обо всём.

«Хоть