До рая подать рукой - Дин Кунц

По мере того как солнце поднимается выше, оно испаряет ночную росу, и над лугами повисает легкая дымка тумана, словно земля выдыхает мечты исчезнувших поколений, похороненных в ее груди.

Собака с таким интересом наблюдает за туманом, что не проявляет и признаков нетерпения, пока Кертис возится с упрямой упаковкой вяленой индейки. Навострив уши, подняв голову, замечает в тумане не угрозу, а загадочное явление.

Ее виду дарован ограниченный, но достаточный интеллект, а также эмоции и надежда. И более всего отделяет ее от человека и других высших форм жизни не умственные способности, а невинность. Собственные интересы собака проявляет только в вопросах выживания, никогда не доходя до эгоизма, который самыми различными способами демонстрируют те, кто считает себя выше ее. Эта невинность обостряет чувства и позволяет ей восторгаться чудом Создания там, где человек не видит ничего достойного внимания, восторгаться каждую минуту каждого часа, тогда как большинство людей проводят дни, недели, а то и всю жизнь, не замечая вокруг ничего и никого, кроме себя.

Развернутая вяленая индейка, конечно, берет верх над туманом и лугом. Ест собака тоже с ощущением чуда, сияя от счастья.

Кертис открывает коробочку с крекерами-сандвичами. Дает собаке два из шести маленьких сандвичей с начинкой из орехового масла. Она уже наелась, и он не хочет, чтобы ее вырвало.

Конечно, ей бы больше подошла более сбалансированная, собачья еда, но с этим придется подождать. Сейчас, когда их в любой момент могут разорвать в клочья, обезглавить, четвертовать, разложить на молекулы, сжечь заживо, а то и найти казнь пострашнее, о диете думать не приходится. Когда на карту поставлена твоя жизнь, приходится есть то, что попадается под руку.

Желтый Бок вновь пьет из реки, возвращается к Кертису и укладывается спиной к его ноге. Правой рукой Кертис отправляет в рот крекеры-сандвичи, левой поглаживает собаку, медленно, успокаивающе. Вскоре она засыпает.

Движение помогает прятаться. Он бы в большей степени обезопасил себя, если бы они продолжали путь и наконец добрались до населенной территории, где бы он смог затеряться среди людей.

Собака, однако, не обладает такой выносливостью, как он. От недостатка сна она может загнать себя и умереть.

Он доедает четыре крекера-сандвича из первой коробки, съедает все шесть из второй, потом расправляется с шоколадным батончиком и заканчивает завтрак пакетиком орешков. Жизнь хороша.

Он ест, а мыслями возвращается к тому моменту, когда Гэбби остановил «Меркурий Маунтинир» посреди соляного озера, выскочил из кабины и умчался прочь. Поведение сторожа в лучшем случае можно определить как эксцентричное, в худшем – как умопомешательство.

За последние дни Кертис чего только не повидал, но более всего озадачивали личность Гэбби и его манеры. Многое в этой вздорной пустынной крысе ставило мальчика в тупик, но его прыжок, в фонтане ругательств, из кабины внедорожника и последующее бегство по флуоресцирующей равнине не укладывались ни в какие рамки. Мальчик просто не мог поверить, что его доброжелательная критика, коснувшаяся произношения Гэбби слова cojones, могла послужить причиной неконтролируемого приступа бешенства.

Еще одна версия случившегося прячется в глубинах сознания Кертиса, но он никак не может вытащить ее на поверхность для более тщательного рассмотрения. Он все еще думает над этим, когда собаке начинают сниться сны.

Об этом свидетельствует ее скулеж: в нем слышится не страх, а умиротворенность. Передние лапы дергаются, потом задние, и Кертис понимает, что она бежит во сне.

Он кладет руку на ее бок, поднимающийся и опадающий в такт дыханию. Он чувствует ее сердцебиение: сильные, частые удары.

В отличие от мальчика, чьим именем он назвался, этот Кертис никогда не спит. Следовательно, не видит снов. Любопытство побуждает его задействовать особый телепатический канал мальчик – собака, который синхронизирует его мозг с мозгом становящейся ему сестрой. Вот так он входит в секретный мир ее снов.

Щенок, среди щенков, она приникла к соску, вздрагивая в такт материнскому сердцу, удары которого передаются через сосок ее жадным губам, потом мать вылизывает ее, таким приятным теплым языком, черный, ласкающий ее нос, ледяной от любви… она неуклюже карабкается по заросшему густой шерстью материнскому боку, чтобы посмотреть, какая загадочная страна лежит за полукружьем ребер, какие удивительные чудеса ждут ее там… потом шерсть превращается в луг, вокруг поют цикады, их музыка будоражит кровь… она уже подросла и бегает по траве за оранжевой бабочкой, яркой, как языки пламени, каким-то чудом горящие в воздухе… с луга в лес, в тень, к запахам болиголова, опавших листьев и иголок, снова бабочка, яркая, как солнце, в колонне пробившегося сквозь листву света, улетела, исчезла… зато вокруг квакают лягушки, она идет по следу оленя, вдоль тропинки в густом подлеске, не боясь сгущающихся теней, потому что веселое Присутствие бежит рядом с ней, как всегда и везде…

Один сон плавно перетекает в другой, эпизоды отрывочные, причинно-следственной связи нет. Радость – единственная нить, на которую они нанизаны: радость – струна, воспоминания – яркие бусины.

Привалившись спиной к стволу широколистного тополя, Кертис дрожит от восторга и счастья.

Луг перед его глазами становится менее реальным, чем поля в собачьем сне, журчание речки – менее убедительным, чем кваканье лягушек в ее ясных и живых снах.

Дрожь усиливается, когда Кертис понимает, в чем причина столь всеобъемлющей радости собаки. Это не просто радость от бега, от прыжков с бревна на заросший мхом валун. Это не просто радость от свободы, от ощущения, что ты живешь. Эта пронзительная радость идет от осознания постоянного святого, веселого Присутствия.

Бегая с собакой в ее снах, Кертис ищет мимолетный отблеск их постоянного спутника, надеется внезапно увидеть внушающее благоговение лицо, проглядывающее сквозь листву кустов или смотрящее вниз сквозь кроны величественных деревьев. А потом собака делится с Кертисом своей мудростью, основанной на свойственной ей невинности, и он познает истину, которая одновременно и откровение, и тайна. Мальчик понимает, что Присутствие – везде и во всем, не ограниченное одним кустом или тенью под деревом, им пронизано все, что он видит вокруг. Он чувствует: не будь этой телепатической связи, он бы познал то же самое через веру и здравый смысл, а вот теперь ощутил всем своим естеством то, что доступно только невинным: абсолютное совершенство Творения от берега до берега звездного моря, и осознание это изгнало из сердца все страхи и всю злость, наполнив его верой, надеждой, любовью.