Коненков - Юрий Бычков

С воодушевлением, дерзостной свободой выражения несколько лет подряд работал Коненков над проектом памятника В. И. Сурикову. Он мечтал поставить его на Мостовую, обойдясь без пьедестала. Ему Суриков виделся Живущим в московской толпе, вслушивающимся в голоса истории, прозревающим в веках величие русского характера, Коненков более всего не хотел, чтобы Суриков бронзовел на одной из московских площадей этаким генералом от искусства. Его народную сущность он пытался высказать, обратясь к дереву как к исконно русскому, народному материалу. Его Суриков смущал романтизированным обличьем, отстраненностью от всяческих бытовых примет. Его Суриков парил, светился, заражал своей одержимостью. Коненков стремился сказать, что, по его мнению, главное в великом русском живописце то, какая сила превратила упрямого даровитого сибирского паренька в гениального художника. Он как никогда остро ощущал в конце сороковых годов свою близость миропониманию Сурикова. Былое почтительное благоговение отступило. Но Коненкова не поняли. Не поняли среди других и близкие Василию Ивановичу люди. Дескать, Коненков просто нафантазировал. Забыл, наверное, каким был Суриков/

Как же, «забыл»!.. В 1946 году к тридцатой годовщине со дня смерти В. И. Сурикова Сергей Тимофеевич написал воспоминания. Коненков спустя полвека ясно видел Сурикова, подошедшего поздравить его с успехом скульптуры «Камнебоец»: «Он подал мне руку… Я с трепетом смотрел на Сурикова: бледное лицо, глубокие темные глаза под темными широкими бархатными бровями, сильные лобные бугры, красный рот с пухлыми губами и копна черных волос с двумя крыльями-прядями над чудесным лбом. Помню ощущение его мягкой широкой ладони, его говор, особенно ласковый и бодрый. Так вот этот человек — создатель картин, которые заворожили меня с первых шагов моей художественной деятельности и запечатлелись навсегда! Я был восхищен встречей с Суриковым, но я был слишком мал по сравнению с ним и не смел говорить. Только сердце мое трепетало от радости видеть воочию чудесного человека, создавшего такие изумительные произведения. Хорошо казалось жить на свете, на котором существуют такие удивительные люди, кудесники красок и кисти, гениальные избранники, вышедшие из недр народа!»

В 1946–1947 годах Коненков создает несколько эскизов памятника В. И. Сурикову и два бюста великого художника. Однако до сооружения памятника дело не дошло.

В 1949 году к 125-летию А. Н. Островского он вместе с архитектором Великановым завершает работу над моделью памятника великому русскому драматургу, и снова кто-то и что-то мешает постановке бюста-памятника. А как хорош в трактовке Коненкова Александр Николаевич Островский: всеведущий взгляд, ума палата, основательность, русская добротность.

В мастерской накапливались работы. Старые и новые друзья, попадая в гости к скульптору, отдавали дань восхищения талантом нестареющего мастера.

Частенько появлялся в мастерской на Тверском бульваре Алексей Викторович Щусев. Их многое связывало: равновеликость дарований, возраст, глубина проникновения в русскую национальную почву — они словно два дуба-великана «среди долины ровныя». Как Коненков, так и Щусев шли от истоков: Сергей Тимофеевич от идолов язычества и резных затей крестьянского обихода, Алексей Викторович, ко всем своим талантам еще и блистательный архитектор-археолог, от каменных построек Киевской Руси. Они тянулись друг к другу, сотрудничали в десятые годы нашего столетия и позже — в первые годы революции. Создавая Мавзолей, Щусев сделал все, чтобы не заслонить, не скрыть от глаз людских коненковской мемориальной доски. Алексей Викторович приходил к Коненкову отдохнуть душой. Он приводил с собой коллег-архитекторов — людей интересных, творческих. Коненковы через Алексея Викторовича подружились с замечательным русским советским зодчим академиком Львом Владимировичем Рудневым. Он возглавлял работу по проектированию грандиозного и прекрасного дворца науки — комплекса зданий Московского государственного университета на Ленинских горах и пригласил Сергея Тимофеевича принять участие в скульптурном оформлении университетского комплекса.

Жена И. Э. Грабаря Валентина Михайловна Мещерина познакомила Коненкова с академиком Н. Д. Зелинским. Сергей Тимофеевич взялся за портрет ученого. Он, признавался: «Мы были людьми одного поколения и одной веры в идею справедливости. Николай Дмитриевич — большой ученый, выдающийся мыслитель». Родство душ преломилось в портрете. Зелинский молод душой, во взгляде его всепроникающая мысль, мудрость не заслонили страстности. Показанный на Всесоюзной художественной выставке 1949 года «Н. Д. Зелинский» поразил всех глубиной и сложностью психологического рисунка образа.

Софья, Сигизмундовна Дзержинская и сын Дзержинского Ян были в числе первых новоявленных поклонников коненковского мастерства. Полуфигура Ф. Э. Дзержинского — итог этого дружеского общения. В годы революции Коненков встречался с Феликсом Эдмундовичем, и это придавало исполненному им портрету драгоценную достоверность.

С идеей постановки в Кишиневе памятника Григорию Ивановичу Котовскому пришел сын героя гражданской войны ученый-лингвист Григорий Григорьевич Котовский. Коненков совершил поездку в Молдавию, провел эскизную разработку памятника. Однако время Коненкова-монументалиста еще не пришло. Замысел скульптора, весьма необычный, не был принят к исполнению. Остался портрет-бюст Г. И. Котовского — жемчужина Государственного художественного музея Молдавской ССР. Обаятельный, могучий, решительный, сметливый, огневой, одним словом, самородок, талант — таким виделся Котовский скульптору.

Когда пришла к Коненковым Анна Сергеевна Курская, вдова Д. И. Курского — первого наркома юстиции республики, в 1928–1932 году посла СССР в Италии, ее встретили как родную. В Риме летом 1928 года советский посол с большим вниманием отнесся к скульптору: помогал, поддерживал, ободрял. Дмитрия Ивановича давно уже нет на свете, но дружеские чувства живы. В 1948 году по фотографиям, а больше по представлению, которое питала удивительная, феноменальная зрительная память скульптора, Сергей Тимофеевич создает портрет Д. И. Курского.

У Коненкова, вернувшегося на Родину, проявлялся обостренный интерес к тому, что делают его коллеги. Одну за другой посещает он мастерские товарищей-скульпторов. Побывал у Меркурова и Ефимова, Шервуда и Мухиной, Рюдзюнской и Оленина, Златовратского и Цанлина, Рахманова и Никогосяна, Орлова и Шапошникова. 15 января 1946 года, записано в дневнике Маргариты Ивановны, состоялась встреча с московскими скульпторами, а вскоре после этого он поехал в гости к студентам-скульпторам Строгановского училища.