Скоро полночь. Том 1. Африка грёз и действительности - Василий Звягинцев

— Поэтому мне не составило труда овладеть всем словарным запасом, которым владеет каждый из вас, понять логику языка и через него — логику мышления в целом. Дальнейшее было несложно. По мере просмотра фильма я самообучался, находил закономерности между фактами и событиями, проникал в побуждения «творцов истории». Дойдя до начала Нового времени, я уже мог пытаться предугадывать, что случится дальше…

— «Мог пытаться» или «мог предугадывать»? — с интересом спросил Новиков.

— Разумеется — сначала «пытаться», а когда попытки все больше стали совпадать с фактами, тогда я уже «предугадывал».

Шатт-Урх незаметным образом начал приобретать бьющее в глаза самодовольство. Казалось, еще немного, и случится то же, что в диалоге землян с Хайрой из «Попытки к бегству». Когда тот вдруг обнаглел и попытался держаться как рапортфюрер в концлагере.

Андрей с удовольствием ударил бы его сейчас по лицу. Просто, чтобы осадить «по месту». Подобные чувства в голову Новикову приходили не очень часто, но — случалось. И он себя за них потом подолгу казнил. За мысли именно, не за поступки. С поступками выходило проще. Была безвыходная ситуация, ответил, как мужику положено, — и не о чем горевать.

— Философских вопросов мы сейчас касаться не будем. Слишком обширная тема, а времени у нас мало… — холодно, без всякого намерения поддержать заданный Шатт-Урхом тон, продолжил Шульгин. — Мы, к сожалению, столь систематизированными познаниями о вашем мире не располагаем. Поэтому, не сочти за труд, объясни — что может означать вот это.

Он вставил в проектор кристалл, на который совмещенная с аппаратом СПВ стереокамера записала сцену локального армагеддона на месте их недавней встречи.

Даже второй раз смотреть на эту картинку было неприятно, хотя люди могли утешаться популярной в «Братстве» поговоркой: «Все пули мимо нас!» А вот Шатт-Урх на глазах посерел. Приятно-смуглая кожа стала похожей на грязный китель «фельдграу» немецкого пехотинца.

Несколько фраз он, давясь, пробулькал по-своему, потом, собравшись, вернулся к русскому:

— Это… Что? Откуда?

— Еще раз прокрутить? — участливо спросил Шульгин. — С удовольствием. Смотри, вот тут, на кадре, слева — время съемки. Дата, час, минуты, секунды. Справа — географические координаты. В нашей проекции, но ты не сомневайся. Очень надо будет — прямо на место тебя доставим. Для осмотра места происшествия. Ты же его на картинке узнал? И дисколеты свои. Как видишь — один пар остался. Там у тебя друзья были или так, расходный материал? Доставим, да там и оставим. Поскольку непонятно нам, парламентер ты или наводчик-провокатор?

Новиков, с молодых лет занимаясь психологией, по журналистской профессии встречаясь с людьми нескольких неевропейских и не совсем европейских культур, хорошо усвоил малоочевидную для большинства людей истину. Само по себе владение языком, даже усвоенным в абсолютном совершенстве (рукописи Шекспира и рубаи Хайяма читаешь и переводишь литературно), без погружения в бытовую культуру и опять же архетипную психологию его носителей значит не слишком много.

С полковником президентской гвардии, окончившим Рязанское десантное, легко общались на любые темы на двух языках. А с командиром революционного отряда из сельвы, знающим испанский, как родной, но индейцем первобытно-общинного уровня по натуре, не удавалось достичь понимания по простейшим вроде бы вопросам. Просто одни и те же фразы, тем более — отвлеченные понятия и идиомы, трактовали совершенно по-разному. Не каждый, выучивший русский, с ходу поймет вопрос-ответ: «Чай пить будете? Да нет, пожалуй». А это не тот вопрос, от которого жизнь или смерть зависит.

В Отечественную войну вполне прилично владевшие языком немецкие авианаблюдатели, отслеживавшие переговоры русских летчиков в воздухе, совершенно ничего не понимали, хотя никаких хитрых кодов те не использовали. Просто все донесения и команды, за исключением союзов и предлогов, целиком состояли из матерных слов, различным образом склоняемых, спрягаемых и интонируемых. Что интересно, при такой лексике скорость прохождения и усвоения информации «пользователями» значительно увеличивалась в сравнении с уставной.

В случае с дуггуром цивилизационный разрыв был на порядки больше.

Поэтому Андрей не был уверен, что разговор Шульгина с Шатт-Урхом идет в адекватном плане. А время уходит!

Антон пока молчал.

Непонятно почему. У него ведь опыт общения с инокультурными расами гораздо больший (Тайный посол в Конфедерации Ста миров), и спецподготовка имеется. Ну, если ему хочется, пусть в резерве сидит.

— Так! — Андрей встал, ударил ладонью по столу. Сильно, как и собирался, чтобы зазвучало и срезонировало. В тонкие кости дуггура отдалось. — С дипломатией закончили. Ты — отвечай быстро и однозначно. Кто стрелял? Цель атаки только мы или ты тоже? Зачем это было сделано?

Беда Шатт-Урха заключалась в том же, что и Замка, попытавшегося воплотиться в Арчибальда. И тот и другой пытались «рационализировать» мысли, слова и поведение наблюдаемых объектов. Но при любой мощности алгоритма это было невозможно. За счет невероятной избыточности языка и сопряженных с ним форм мышления и поведения.

— Я только начал вам объяснять, и я непременно все объясню. Случившееся, безусловно, ужасно для нас всех. Я сам в полной растерянности. Но если вы меня выслушаете, без гнева и пристрастия, мы вместе поймем происходящее. Дело в том, что…

Дуггур выдернул манеру изложения не из той области. И не из того мозга. У кого-то из землян он нашел (методом «тыка», конечно) блок воспоминаний, связанных с романами Достоевского, Толстого, Диккенса, наконец. Это ведь он любил писать: «Давайте присядем, я расскажу вам мою историю».

— Растерянность и прочие эмоции оставь при себе. Они никого не интересуют. Только прямые ответы. Кто стрелял?

— Тапурукуара. Больше некому.

— Это — кто?

— Тоже одна из каст нашего общества. Профессиональные военные… — После короткой паузы добавил: — Нечто вроде кшатриев в вашей Индии.

«Наверняка успел выдернуть из моей памяти, — подумал Андрей. — Я только что сам так же ассоциировал».

— О кастах потом. Ты говорил — ваше сообщество признало правомерность наших действий и хочет мира. Ты лгал?

— Нет. Я говорил о нашем сообществе, урарикуэра, ученых-теоретиков. Мы решили, что мир и взаимное изучение друг друга, нас и людей необходимы для установления приемлемых отношений.

— Но не спросили у старших? — вновь включился в допрос Шульгин.

— У нас нет старших или младших в вашем понимании. Каждая варна равноправна и имеет свою… область ответственности. Наверное, так.

— И предводитель вашей варны мог бы приказать уничтожить ядерным ударом делегатов от тапурукуара, если бы они занялись не тем, что нужно вам? — впервые сказал свое слово Антон.

Теперь он понял ситуацию. О кастовых цивилизациях, весьма распространенных в обозримой Вселенной, форзейль знал бесконечно больше, чем любой из присутствующих. В том числе и на собственной шкуре. На самом деле, везде одно и то же. Даже скучно.

— Нет, мы — не можем… — В голосе дуггура прозвучало понятное без любых трансляторов отчаяние от невозможности объяснить людям безвыходность положения.

— Прости, Андрей, — сказал Антон. — Сворачиваем болтовню. Это бессмысленно. Мельница. Ваши мысли не позволяют ему говорить самостоятельно. Отключитесь, вы же умеете!

Новиков с Шульгиным постарались изо всех сил.

Сам Антон начисто выбросил из ноокортекса все старательно внедренные в него и культивируемые в течение двух веков системные признаки землянина. От которых он не захотел избавляться даже по настоятельному совету Учителя, Бандар-Бегавана. За которые загремел на бессрочную каторгу.

Все почти в тот же миг увидели на лице Шатт-Урха глубочайшее изумление.

Тот внезапно ощутил, всем набором имеющихся у него органов чувств, контакт с абсолютно чуждой его примитивному разуму сущностью. Чей внутренний мир был еще более непонятен дуггуру, чем юному радиолюбителю двадцатых годов, постигшему тайны детекторной связи, схемы цветного телевизора «Рубин».

Даже аггры, которых они в какой-то мере изучили, были им понятны, за счет своей настройки на человеческий образ мышления. Форзейль же архетипически стал абсолютно неконгруэнтен.

Одновременно погасли исходящие от людей, сидящих перед ним и находящихся за пределами этого помещения, доступные Шатт-Урху сигналы. Любые. Вербальные и эмоциональные. Из всех чувств у него осталось только зрение.