Записки - Екатерина Сушкова

Француженка-красавица носилась еще в воображении Лермонтова в 1841 году[283]. В последний приезд Лермонтова я не узнавал его. Я был с ним очень дружен в 1839 году. Когда я возвратился из-за границы в 1840 году, Лермонтов в том же году приехал в Петербург. Он был чем то встревожен, занят и со мною холоден. Я это приписывал Монго Столыпину, у которого мы видались. Лермонтов что то имел с Столыпиным и вообще чувствовал себя неловко в родственной компании. Не помню, жил ли он у братьев Столыпиных или нет; но мы там еженочно сходились. Раз он меня позвал ехать к Карамзиным: «Скучно здесь, поедем освежиться к Карамзиным». Под словом освежиться, se raffraîchir, он подразумевал двух сестер княжен О[боленских] тогда еще незамужних. Третья сестра была тогда замужем за кн. М[ещерским]. Накануне отъезда своего на Кавказ, Лермонтов по моей просьбе мне перевел шесть стихов Гейне: «Сосна и Пальма». Немецкого Гейне нам принесла С. И. Карамзина, Он наскоро, в недоделанных стихах, набросал на клочке бумаги свой перевод. Я подарил его тогда же княгине Юсуповой. Вероятно этот первый набросок, который сделал Лермонтов, уезжая на Кавказ в 1811 году, и который ныне хранится в Императорском Публичной Библиотеке. Летом, во время Красносельских маневров, приехал из лагеря к Карамзиным флигель-адъютант полковник конногвардейского полка Лужин (впоследствии Московский обер-полицеймейстер). Он нам привез только что полученное в главной квартире известие о смерти Лермонтова. По его словам, государь сказал: «собаке — собачья смерть».

В письме от 26-го декабря 1838 г-жа де-Гелль упоминает о березах, разводимых помещиком Кирьяновым, в поместье своем Ковалевке, Одесского уезда. Характеристика березы, сделанная Лермонтовым, оправдывает вполне замечание, сделанное г-же де-Гелль, или правильнее Скальковским, на которого она ссылается: «в особенности березы, так трудно здесь растущей». На Кавказские и Крымские горы береза могла быть занесена ветром, в Крыму и на Кавказе я никогда не был, но в Италии я встречал в Альпах березы, которые туда только могли быть занесены ветром. В письме из Кисловодска есть след, что стихи эти писал Лермонтов г-же де-Гелль еще на Кавказе.

Напрасно легкомысленная француженка (чтоб не отозваться о ней строже) издевается над почтенным г. Тет-Бу-де-Мариньи и тщится его представить в смешном виде. Он, кроме многих других, весьма почтенных трудов, оставил: 1) Портулан Черного и Азовского морей, Одесса, 1830, 2) Планы, порты и рейды Ч. и А. морей, там же и в том же году, 3) Atlas de la mer Noire et de la mer d‘Azow, Odessa 1850, и 4) Гидрография тех же морей, книга, изданная в 1856 году в Триесте. Он издал: 5) Voyage en Circassie en 1818. Bruxelles 1821 и 6) другое свое путешествие в Черкессию с видами и костюмами. Одесса и Симферополь. 1836.

Сомневаюсь, чтобы он дозволил на своей яхте провозить военную контрабанду непримиримым врагам России. Для него допускалось вести торговлю с непокорными черкесами и морем, но одними лишь дозволенными товарами. Впрочем герцог Ришелье исходатайствовал высочайшее разрешение на торговлю с турецкими портами в самый разгар Турецкой воины (1806–1812).

Эмилия Шан-Гирей

Воспоминание о Лермонтове[284]

Часто слышу я рассказы и расспросы о дуэли М. Ю. Лермонтова; не раз приходилось и мне самой отвечать и словесно, и письменно; даже печатно принуждена была опровергать ложное обвинение, будто я была причиной дуэли[285] Но, не смотря на все мои заявления, многие до сих пор признают во мне княжну Мери.

Каково же было мое удивление, когда я прочла в биографии Лермонтова в последнем издании его сочинений: «Старшая дочь ген. Верзилина Эмилия кокетничала с Лермонтовым и Мартыновым, отдавая преимущество последнему, чем и возбудила в них ревность, что и подало повод к дуэли».

В мае месяце 1841 года М. Ю. Лермонтов приехал в Пятигорск и был представлен нам в числе прочей молодежи. Он нисколько не ухаживал за мной, а находил особенное удовольствие me taquiner [меня дразнить]. Я отделывалась, как могла, то шуткою, то молчанием, ему же крепко хотелось меня рассердить; я долго не поддавалась, наконец это мне надоело, и я однажды сказала Лермонтову, что не буду с ним говорить и прошу его оставить меня в покое[286]. Но, по-видимому, игра эта его забавляла просто от нечего делать, и он не переставал меня злить. Однажды он довел меня почти до слез; я вспылила и сказала, что ежели бы я была мужчина, я бы не вызвала его на дуэль, а убила бы его из-за угла в упор. Он как будто остался доволен, что наконец вывел меня из терпения, просил прощенья, и мы помирились, конечно не надолго[287]. Как то раз ездили верхом большим обществом в колонку Карас. Неугомонный Лермонтов предложил мне пари à discrétion, что на обратном пути будет ехать рядом со мною, что ему редко удавалось. Возвращались мы поздно, и я, садясь на лошадь, шепнула старику Зельмицу и юнкеру Бенкендорфу, чтобы они ехали подле меня и не отставали. Лермонтов ехал сзади и все время зло шутил на мой счет. Я сердилась, но молчала. На другой день, утром рано, уезжая в Железноводск, он прислал мне прелестный букет в знак проигранного пари.

В начале июля[288] Лермонтов и компания устроили пикник для своих знакомых дам в гроте Дианы, против Николаевских ванн. Грот внутри премило был убран шалями и персидскими шелковыми материями, в виде персидской палатки, пол устлан коврами, а площадку и весь бульвар осветили разноцветными фонарями. Дамскую уборную устроили из зелени и цветов; украшенная дубовыми листьями и цветами люстра освещала грот, придавая окружающему волшебно-фантастический характер. Танцовали по песку, не боясь испортить ботинки, и разошлись по домам лишь с восходом солнца в сопровождении музыки. И странное дело. Никому это не мешало, и больные даже не жаловались на беспокойство.

Лермонтов иногда бывал весел, болтлив до шалости; бегали в горелки, играли в кошку-мышку, в серсо; потом все это изображалось в карикатурах, что нас смешило. Однажды сестра просила его написать что-нибудь ей в альбом. Как ни отговаривался Лермонтов, его не слушали, окружили все толпой, положили перед ним альбом, дали перо в руки и говорят: пишите! И написал он шутку — экспромт[289].

Надежда ПетровнаЗачем так неровноРазобран ваш ряд,И локон небрежноНад шейкою нежной…На поясе нож.C'est un vers qui cloche!

За то после нарисовал ей же в альбом акварелью курда. Все это цело и теперь у дочери ее.

Лермонтов жил больше в Железноводске, но часто приезжал в Пятигорск. По воскресеньям бывали собрания в ресторации, и вот именно 13-го июля собралось к нам несколько девиц и мужчин, и порешили не ехать в собранье, а провести вечер дома, находя это и приятнее, и веселее. Я не говорила и не танцовала с Лермонтовым, потому что и в этот вечер он продолжал свои поддразнивания. Тогда, переменив тон насмешки, он сказал мне: