Записки рецидивиста - Виктор Пономарев

— Не мой профиль, Огонек. У «старшего дворника» я чаще канал по «рубль сорок пять» и «рубль сорок шесть». Хотя приходилось после Ванинской зоны с одним «шнифером» брать сейф в Хабаровске, — ответил я.

— «Шниферы», работа с «фомой фомичом» (ломиком) — это несерьезно, детские забавы, — сказал Огонек. — Так вот, в Москве один «фраер лакшевый» (денежный человек) живет, сейчас «литер» большой. А до этого работал в антикварном «тупике» заведующим. Этот человек покупает в «спецрундуке» (спецмагазине) «сандаль» с особо секретным замком. И везет его. Куда бы ты, Дим Димыч, думал? Не думай, не курочь мозги. Не придумаешь. На дачу свою везет, за «Дедушкой» (аэропортом Домодедово) находится. Мы это «прокоцали» (проверили). А зачем человеку «сандаль» на даче? Тут понятное дело: рассаду надо где-то хранить, семена там петрушки разной, огурцов. В общем, неплохо, ништяк мужик придумал.

— А как «прокоцали», что фраер на дачу «сандаль» отволок? — поинтересовался я.

— У нас баба в этом «рундуке» работает. Она и «оправилы» (документы) рисует, кто и куда «сандали» покупает. Если организация какая, тут все в натуре ясно: или бабки хранить, или учетные карточки членов профсоюза. Вот Чехарда по молодости «скакал по огонькам» (совершал кражи из освещенных квартир в отсутствие хозяев) и в одной хате наскочил на «сандаль». Спрашивается, на кой хер советскому человеку на хате «сандаль» держать? Бабки хранить? Так свои трудовые лохи в сберкассе хранят, да еще процент катит. Может, коллекцию конфетных фантиков или спичечных этикеток в сейфе прячут? Свое любопытство Чехарда и решил проверить. А «сандалик»-то на сигнализации стоял. Вот и «сел парень на вилы» (попался), и поканал «сидя лакать» (отбывать срок), а как «солнце засветило» (вышел из тюрьмы), поумнел, трудовое воспитание на пользу пошло, но любознательность к «сандалям» осталась. Мы тоже такой «сандаль» приобрели по «оправилам» одного кооператива. Чехарда этот «сандаль» так обмацал, что с закрытыми шнифтами булавкой открывает. О, что-то я увлекся болтовней, в горле пересохло. Давай, братва, выпьем немного, — сказал Огонек.

Мы выпили, и Огонек снова заговорил:

— Я помню, Дим Димыч, на Ванино у Фунта ты неплохим исполнялой канал. Много ты тогда «скотины освежевал» (зарезал) мрази, стукачей и фуфлыжников, даже махнота (беспредельщики) тебя боялись.

— А я че, Огонек, я только исполнял, что сходняк решал и Фунт говорил, — ответил я.

— Все натурально, Дим Димыч. Я не об этом базарю. Просто я вспомнил, как ловко ты в зоне насобачился «приблудой» (финским ножом) играть. А я хочу спросить, что из стволов ты предпочитаешь брать на настоящее дело: «марью ивановну» (пистолет), «собачью ногу» (револьвер) или «семерку» (пистолет системы Браунинга)?

— Предпочитаю на танке с гранатометом и два «боинга» прикрытия, — пошутил я, и кодла засмеялась. — А вообще-то, Огонек, я пацаном начинал с «керогаза» (пистолета). Когда после смерти Сталина мы выскочили из Ванино, то я сначала в Хабаровске лег на дно, а потом на гастроли в Одессу прикатил. У цыган «удостоверение личности» (пистолет) «ТТ» себе сделал. А местные «марфушники» (наркоманы) меня навели на хату одного барыги порхатого, но у того «пес-опричник» (телохранитель) был с «собачьей ногой». Вот и пошел я на «прихват» (разбой), завалил «пса» и «содрал шерсть» (ограбил) с порхатого.

— Неплохо, совсем неплохо начинал, — улыбнувшись, сказал Огонек. — А сколько, Дим Димыч, тебе тогда годков-то было?

— Как сколько? Семнадцать, — ответил я.

— Ты еще вот что, Дим Димыч, скажи нашим товарищам, как ты пацаном на взрослую зону пришел.

— Я-то сначала в четырнадцать на малолетку за убийство попал. Под Абаканом «чалился». Через полгода «на лыжи стал» (совершил побег) еще с двумя пацанами. Полгода во Владивостоке беспризорничал. Попал в облаву, да еще одного мента порезали. Вот и кинули меня, как неисправимого, во взрослую, — сказал я.

— Во! Смотрите, волки, — обращаясь к Чехарде и Пегасу, сказал Огонек, — какого волчару мы в нашу стаю заполучили. А ты, Дим Димыч, в масть к нам подвалился. Да, ты нам за Одессу-маму рассказывал. Ты это там на барыге спалился?

— Нет. Слинял я с Одессы ништяк. А «затяпался» потом на ерунде. В Хабаровске на «бане» по старой привычке «угол вертанул» у одного фраера.

Огонек рассмеялся и сказал:

— Вот что значит «жадность фраера сгубила». Ладно, дело прошлое, ошибки, так сказать, молодости. Вернемся к делам настоящим. Получишь, Дим Димыч, «удостоверение личности» — «макара». Но запомни, это на самый крайний случай. «Пса» (охранника) надо вырубить чисто, без хипиша. Пыженый фраер для охраны столь милой его сердцу дачи двух «псов» держит с понтом садовников, через сутки сменяются. «Псы» вооружены и натасканы, никого чужого в хату не пускают. Но чутье мне подсказывает, что «сандаль» не пустой, а полным-полна моя коробушка. Только в ней не ситец и парча, а «сверкальцы» (бриллианты) и «бимбары» (ювелирные изделия из золота и серебра). Еще «рюхаюсь» (подозреваю) валюту и «стекляшки» (наркотики в ампулах). Я, Дим Димыч, темнить не люблю, не в моих правилах, а говорю, чтобы ты знал, на что идешь, за что лобешник «зеленкой могут намазать» (вынести смертный приговор). Все, на сегодня я все сказал. Напоследок глотнем «северного сияния» (смесь спирта с шампанским) и на нары «ухо давить», а то чую, меня в «страну дураков» (на сон) потянуло.

Так и сделали. Выпили по фужеру и разошлись. Мне отвели отдельную маленькую комнату. Я разделся, лег на шконку, но, хотя и был сильно пьяный, долго не мог уснуть, «впал в распятие». Этот неожиданный поворот событий курочил все мои жизненные планы. Я как-то отвалился уже от преступной жизни, работал, жил ништяк, баб и водки хватало. Что еще надо? Притом ссылка еще не кончилась. А как по новой «царская дача», конвой, камера, нары? И отмазаться нельзя, такой авторитет призвал под свои знамена. Воры не простят, если приду на зону. Ну да хер с ним, посмотрим, куда кривая вывезет. Назад ходу нет, раз подписался и «на лысину плюнул» (клятву дал). Не зря в Библии сказано: «Пути Господни неисповедимы, оные пересекаются».

Два дня я еще отдыхал. Днем под руководством Чехарды проходил инструктаж и подготовку к предстоящему делу. Он оказался толковым, опытным «китом» (вором-рецидивистом). Вечера уходили на культурные развлечения, как у путевых. Один вечер вчетвером мы ужинали в «Метрополе». Другой вечер был скромнее по части бухаловки, Огонек водил нас в Большой театр на оперу. Я сидел в кресле, смотрел, как на сцене завывала и выкаблучивалась, как вошь на аркане, довольно-таки клевая чувиха. От этих мероприятий мне было почему-то и грустно, и смешно. В своей жизни мне не доводилось бывать в таких шикарных заведениях, отчего и чувствовал я себя неотесанным пеньком. Правда, когда вернулись из театра, я отвел душу. Сидели выпивали, я играл на гитаре и пел блатные песни вперемежку с русскими народными. За долгие годы тюрем и лагерей я их много выучил, было в них много душевного, жизненного. Да и Огонек с Чехардой русские народные больше предпочитали. Спел им песни: «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах…», «Бежал бродяга с Сахалина звериной узкою тропой», спел белогвардейскую «Поручик Голицын».

— А сейчас, братва, я хочу спеть песню про нас, — сказал я и запел «Ваше благородие, госпожа удача».

Потом спел мою любимую песню Володи Высоцкого «Охота на волков». Когда в стаю собрались такие битые волки, не раз ходившие в побег, то кого из них не тронут слова:

Рвусь из сил и из всех сухожилий,Но сегодня — опять, как вчера,Обложили меня. Обложили!Гонят весело на номера!Идет охота на волков. Идет охота!На серых хищников — матерых и щенков.Кричат загонщики, и лают псы до рвотыКровь на снегу и пятна красные флажков…

Когда я спел эту песню, Огонек задумчиво произнес:

— Смотри, Димыч, не накличь беду. Перед самым делом так «нищего по мосту тащить» (грустить).

— Чую, Огонек, все в масть будет. Меня чутье еще не подводило. А такие песни только злости и решительности придают. Веселые песни потом петь будем, — ответил я.

— Дай-то Бог. Просто на старости лет я что-то суеверным и мнительным стал, — сказал Огонек.

В этот вечер мы сильно не напивались, завтра предстояла серьезная работа. Однако у меня были некоторые сомнения: сам план, как мне казалось, был излишне закручен. С другой стороны, Огонек был такой опытный «академик», что никогда бы не пошел на чистый «прихват» (разбойное нападение).

Наутро «вольная дружина» была на ногах и в полной готовности. Первым на дело ушел Пегас. В его задачу входило на самосвале заехать на дачу «клиента», сбить ближайший от нее столб электролинии, короче, оборвать провода. А где-то после обеда на арене должен был появиться электромонтер, то есть я. Мне выдали, как в хорошей организации, спецуху, монтерские «кошки», старый портфель с инструментом и «макаром».