Несчастный случай - Декстер Мастерс

Вы ведь знаете, несколько человек здесь усиленно работают над новой бомбой, над сверхбомбой. Если кто-нибудь захочет доказать, что такое изобретение явится жизненно необходимым, когда гонка атомного вооружения зайдет в тупик и понадобится что-нибудь новенькое, — если, кто-нибудь захочет доказать, что производство сверхбомбы — это сверхпатриотизм и что такая работа спасет нацию, я с этим спорить не стану. Может быть, эти люди и правы, но если они и окажутся правы, то в значительной мере потому, что сами же создают невыносимое напряжение, из-за которого все труднее становится избежать катастрофы. И потом, какую, именно нацию они спасут? Я утверждаю одно: человечество имеет все основания ненавидеть то, что делают эти люди, и восхищаться тем, что делал Луис. А вы этого не говорите человечеству, вы не говорите ему ни слова правды.

Я возражаю против ваших домыслов насчет героизма и подвига, потому что это неправда, вы спутали вещи, не имеющие друг с другом ничего общего. Луис совершил бы подвиг, будь у него на это время. Он сделал нечто совсем другое и хорошо понимает, что он сделал, — так неужели нельзя обойтись без лжи в последнем слове о человеке, который был свободен, от всякой лжи, свободен и чист как никто?

Неужели нельзя отнестись к нему хоть с некоторой долей уважения?

Вопрос остался без ответа. На мгновенье он как бы повис в воздухе. Потом Дэвид снова посмотрел на глобус. Протянул руку и быстро, словно исподтишка подтолкнул его, как будто уже давно хотел это сделать, но боялся, что его на этом поймают, — совсем как мальчишка, который стащил с прилавка яблоко. Все же он не сводил глаз с глобуса, пока тот не перестал вращаться. Потом круто повернулся и вышел из кабинета…

После его ухода полковник придал глобусу привычное положение, потом сел за стол и уставился на копию сообщения; в конце концов он вызвал секретаршу и попросил связаться по телефону с Вашингтоном и вызвать генерала Мичема.

К его удивлению, это ей сразу удалось.

Он сказал генералу, что беспокоит его потому, что директор по научной части еще не вернулся, а генерал ведь знает, какое мученье — иметь дело с этим чертовым заместителем. Генерал сказал, что он того же мнения. После этого добрых двадцать минут полковник обсуждал со своим начальником кое-какие неотложные вопросы и меры, которые надлежало принять.

Во время разговора генерал упомянул о том, что он телеграммой поблагодарил Луиса Саксла за геройский поступок. Он осведомился также, выполнено ли распоряжение о том, чтобы военным самолетом доставить родных Саксла в Лос-Аламос, и когда они должны прибыть.

— Все исполнено, — ответил полковник. — Вероятно, они прибудут сегодня.

Под конец генерал сказал, что секретарь как раз уведомил его о предстоящей встрече с одним видным деятелем, который, оказывается, только накануне завтракал с полковником Хафом.

— Простите, генерал, но я должен вас предупредить насчет этого конгрессмена, — сказал Хаф. — Дело в том…

— Ну, сейчас ничего не выйдет, Хафи, — заторопился генерал, — мой дорогой и славный друг сенатор Бартолф уже здесь. Входите, сенатор! — услышал Хаф. — Я к вашим услугам. Мы с вами после поговорим, Хафи, спасибо, что позвонили. До свиданья.

В пятницу днем настал час, когда приостановились все подсчеты, вычисления, анализ, воспроизведение условий опыта, измерения, приблизительная оценка и чистейшие догадки, не прекращавшиеся три дня кряду и имевшие целью определить количество и качество радиации, выделенной ураном в минуту несчастья и полученной каждым из семи человек, находившихся на разном расстоянии и в разном положении относительно котла. Присутствовали Висла, Дэвид, Уланов и еще двое или трое. Никто не объявлял перерыва, он не наступил внезапно или, напротив, по какому-либо расписанию. Просто серьезный разговор, который вели между собою эти люди, стал постепенно затихать, с полчаса он еще теплился и, наконец, замер.

За эти полчаса последние надежды, тщательно охраняемые, лелеемые и искусственно поддерживаемые с самого начала, угасли, и сознание опасности, от которого никто не мог отрешиться с первой же минуты, безраздельно завладело каждым. Теперь, после трехдневной работы, можно было твердо сказать: есть лишь один шанс из десяти, что кто-нибудь из шестерых пострадавших погибнет, но едва ли есть один шанс из ста, что Луис Саксл останется жив. Даже и сейчас никто из собравшихся не мог точно определить дозу облучения, полученную Луисом. Но уже не оставалось ни малейшего сомнения, что, какова бы она ни была и как бы ее ни определили впоследствии, доза эта примерно вдвое больше той, которую радиологи и радиобиологи считают смертельной. Правда, и они называют лишь приблизительные цифры; кроме того, они могут и ошибаться, но, во всяком случае, не на сто процентов, подобной ошибки, уж конечно, никто сделать не мог.

— Меня это не удивляет, — сказал немного позже в тот же день один приехавший из Чикаго гематолог другому. — Я догадывался, что доза примерно такова, может быть, чуть меньше.

— Надо думать, его родных известили? — спросил доктор Берэн, обращаясь к доктору Моргенштерну, стоявшему рядом с ним в нижнем коридоре больницы.

— Да, конечно, — ответил Моргенштерн. — Я только что говорил с полковником Хафом. За ними послан из Чикаго военный самолет. Завтра они будут здесь. Все устроено.

— Может быть, у него есть еще кто-нибудь, — сказал Берэн.

— Может быть, следует известить еще кого-нибудь? — спросил он позднее полковника Хафа.

— Нет, только родных, — сказал полковник. — Впрочем… вот что, я поговорю с Тилом.

— Да, есть еще одна женщина, — сказал Дэвид. — Я уже пытался связаться с нею. Я об этом позабочусь.

— Аппарат для чтения? — переспросил доктор Моргенштерн, с удивлением глядя на двоих рабочих из циклотронной мастерской, разыскавших его возле ординаторской. — Первый раз слышу. Мистер Тил? Право, не знаю, где он сейчас. Может быть, доктор Берэн…

— Понимаю, — сказал Берэн людям, принесшим аппарат. — Боюсь, вам придется унести его обратно. Очень мило, что кто-то об этом подумал, но, мне кажется, это нецелесообразно… сейчас — нет.

— Чарли, — заметил Берэн под вечер, — я хочу вам кое-что сказать… вы в состоянии выслушать меня? Я могу выразить свою мысль двумя способами. Могу сказать, что от вас с вашей страдальческой физиономией больше неприятностей, чем пользы, и что я впредь не могу позволить вам являться в таком виде к больному. Или же могу сказать, что хоть у вас и не осталось надежды, Луису Сакслу еще осталось два-три дня жизни. И это, на мой взгляд, гораздо важнее. Предстоит еще многое сделать, если не для вас, то для него. Меня ничуть не удивит, если мы столкнемся с тяжелым случаем непроходимости кишечника — это штука весьма неприятная, но хороший уход многое облегчит. Вероятно, придется очень скоро прибегнуть к непрерывным внутривенным вливаниям, но это в нашей власти, и они могут помочь. Не дай бог, если начнутся сильные кровотечения, но, может быть, мы, с помощью Бригла и его красителей, и в этом случае сумеем немного помочь Луису. Нечего и говорить о том, что нам предстоит, когда количество лейкоцитов начнет сокращаться, — чего, между прочим, пока еще не произошло. Так вот, угодно вам участвовать в черной работе, если она и не принесет всех результатов, каких хотелось бы и вам и каждому из нас?

— Ради всего святого, — накинулся доктор Педерсон на Бетси, когда наступил вечер, — постарайтесь держать себя в руках! Нельзя входить к нему в палату с таким мрачным видом.

А Бетси снова и снова думала об одном: зачем, зачем они взялись за это во вторник двадцать первого числа! Ну что им стоило переждать этот день?

Одиннадцать раз Дэвид безуспешно пытался дозвониться до Терезы и только на двенадцатый раз застал ее. Это было в начале восьмого по лос-аламосскому времени, но в Нью-Йорке шел уже десятый час. Тереза обедала с отцом и только что вернулась домой; на этот раз она нашла извещение телеграфной конторы, опущенное в ее почтовый ящик час назад; она позвонила, и ей прочли телеграмму; не успела она положить трубку, как телефон зазвонил снова.

— Дэвид! — сказала она. — Да, только что, сию минуту… — и молча выслушала Дэвида до конца.

И опять она положила трубку. Опять достала убранный накануне чемодан и уложила в него вынутые накануне платья. И тут снова зазвонил телефон. Звонили с телеграфа: на ее имя получена телеграмма; женский голос прочитал ее вслух.

— Но ведь вы только что передали мне это! Несколько минут назад!

— Это другая телеграмма, мисс. Получена еще вчера. Мы оставили вам извещение, но вы не позвонили.

— Я не получила извещения. И это та же самая телеграмма!

— Сейчас проверю, мисс… Вы слушаете? Видите ли, телеграммы отправлены из разных мест. Та, о которой мы вас извещали вчера, послана из Санта-Фе, штат Нью-Мексико, в четыре часа сорок одну минуту по местному времени, по нашему — шесть сорок одна. А та, о которой мы известили сегодня, послана из Лос-Аламоса, штат Нью-Мексико, в три часа восемнадцать минут.