Знаменитые мудрецы - Юрий Пернатьев

Это время было для Фихте периодом интенсивного изучения языков и напряженной переводческой деятельности. Он переводил Горация, Руссо, Монтескье, писал статьи и зарисовки на литературные темы. Занявшись переводом немецкого поэта Фридриха Клопштока на французский язык, Иоганн стал частым гостем в его доме, где познакомился с племянницей поэта Иоганной Марией Ран. Иоганна завидной невестой не считалась: она была на четыре года старше Фихте, не отличалась ни красотой, ни блестящим умом, а приличное состояние, унаследованное от отца, было частично растрачено человеком, который вел финансовые дела семьи. И все же Фихте искренне полюбил эту молодую женщину, пленившись ее кротостью, мягкостью суждений, добротой и готовностью принести себя в жертву ради любимого человека. Молодые люди решили пожениться, но по разным причинам (в основном материального плана) свадьба несколько раз откладывалась, и лишь в 1793 г. Фихте и Иоганна наконец обвенчались. Этот брак был счастливым. Фихте обрел преданную и духовно близкую ему женщину, поддержка и помощь которой позволили ему до конца своих дней полностью отдаться любимому делу – философии.

В 1790 г. Фихте впервые познакомился с трактатами Канта, которые произвели настоящий переворот в мировоззрении молодого учителя. Он писал: «Я посвящу этой философии, по меньшей мере, несколько лет – и все, что я отныне буду писать, будет только о ней. Она невероятно трудна, и ее непременно надо сделать более легкой». Чтобы встретиться с Кантом, Фихте пешком отправился в Кенигсберг, где и представил великому философу свое первое сочинение «Опыт критики всяческого откровения». Тот помог изданию труда начинающего философа, а благоприятная рецензия Канта и его публичное подтверждение авторства Фихте сделали его известным. Дело в том, что на заглавном листе этого религиозно-философского сочинения в типографии случайно забыли указать имя автора, и читающая публика, ожидавшая издания кантовского учения о религии, случайную анонимность приняла за намеренную. А поскольку содержание сочинения явно носило печать кантовского духа, возникло мнение, что автором мог быть только Кант. Тогда маститый философ поместил в печати опровержение, указав настоящее имя автора. Так Фихте сразу попал в число знаменитостей. Его первый публичный труд привлек такое внимание в философских кругах, что неоднократно становился предметом словесных и письменных диспутов, а в конце 1793 г. Фихте получил приглашение занять кафедру философии в Йене.

Новый преподаватель вызвал огромный интерес у студенческой аудитории. Студенты ждали его с нетерпением, приняли с восторгом и даже устроили овацию. Публичные лекции Фихте на тему «Назначение ученого» собирали так много слушателей, что их не вмещала огромная аудитория университета. Студентов увлекали энергия и пафос Фихте, резко отзывавшегося о старых порядках и призывавшего идти дорогой разума и свободы, проложенной Великой Французской революцией. Да и как могли не взволновать свободолюбивую молодежь речи преподавателя, в которых были такие слова: «Всякий, считающий себя господином других, сам раб. Если он и не всегда является таковым, то у него все же рабская душа, и перед первым попавшимся более сильным, который его поработит, он будет гнусно ползать… Только тот свободен, кто хочет все вокруг себя сделать свободным».

Помимо публичных выступлений, Фихте читал и курс частных лекций, в которых излагал основы своей философской системы. Позднее они составили содержание его важнейшего сочинения этого периода под названием «Основа общего наукоучения». И хотя лекции были трудны для восприятия, ораторское искусство Фихте помогало лучше понять сложный материал.

Главной задачей практической философии, которая проповедовалась в «наукоучении», Фихте считал выяснение условий, при которых возможна человеческая свобода в процессе познания. По его мнению, свободная воля осуществляется лишь тогда, когда деятельность каждого опирается на строгую научную систему. Каждая наука имеет в своем основании положения, которые не являются безусловными и обосновываются другими источниками. А вот философия – это «наука о науке», она рассматривает такие положения, которые едины для всех наук.

Началом так называемой «критической философии», или «наукоучения», Фихте считал мыслящее «Я», из которого можно вывести все содержание мышления и чувственности. «В том-то и состоит сущность критической философии, – писал он, – что в ней устанавливается некоторое абсолютное «Я» как нечто совершенно безусловное и ничем высшим не определимое».

Фихте подхватил идею Канта об активности сознания. По словам Гегеля, он освободил кантовское учение от «досадной непоследовательности» – вещи самой по себе. Перед человеком всегда только процесс и результаты его деятельности. Следовательно, рассуждал Фихте, основа сущего – субъект, «Я». Для Фихте противоречие – творческое начало, источник действия и развития. «Я» с неизбежностью переходит в свою противоположность – «не-я»; затем они сливаются воедино.

Очень образно объяснил некоторые термины философа Гейне. Он писал: «Толпа полагала, что фихтевское «Я» есть «Я» Иоганна Готлиба Фихте и что это индивидуальное «Я» отрицает все прочие существования. «Какое бесстыдство! – восклицали добрые люди. – Этот человек не верит, что мы существуем, мы, которые гораздо толще его и в качестве бургомистров и судейских делопроизводителей даже приходимся ему начальством». Дамы спрашивали: «Верит ли он хотя бы в существование своей жены? Нет? И это спокойно терпит мадам Фихте!»

Но фихтевское «Я» совсем не есть индивидуальное «Я», а возвысившееся до сознания всеобщее, мировое «Я». Фихтевское мышление не есть мышление какого-то индивида, какого-то определенного человека, носящего имя Иоганн Готлиб Фихте; это, напротив, всеобщее мышление, проявляющееся в отдельной личности. Как говорят: «темнеет», «расцветает», так и Фихте должен был говорить не «я мыслю», но «мыслится», и «всеобщее мировое учение мыслит во мне».

Итак, исходное начало – не единичный человек, строго говоря, не «Я», а «Мы». Фихте недвусмысленно обращает внимание на это обстоятельство: «Речь идет не обо мне, если бы вообще дело было в моей личности, я мог бы заняться ею, не говоря об этом ни одному человеку. И вообще, для мира не имеет значения и не составляет события вопрос о том, что мыслит и чего не мыслит отдельная личность. «Мы» как всецело ушедшая в понятие и в абсолютном забвении наших индивидуальностей слившаяся в единое мышление община… вот кто желал мыслить и исследовать, и именно об этом «Мы», а отнюдь не о своем «Я» думаю я».