Без Отечества… Цикл ’Без Веры, Царя и Отечества’ - Василий Сергеевич Панфилов

переборщил с кофеином и никотином, отчего во рту поселилась неуходящая горечь, а сердце, даже в состоянии покоя, выстукивает такие ритмы, что, несмотря на всё неприятие современной фармакологии, приходится прибегать к помощи сильнодействующих препаратов.

Девушки, видя моё состояние, переживают…

… а я даже не могу сказать им, в чём дело!

Не тот это случай, когда можно откровенничать… да и можно ли вообще?

С Валери у нас роман, приязнь, любовная лихорадка… тысячу раз да! Нам хорошо в постели и вне, мы хорошие приятели, и, пожалуй — друзья. Но ни я, ни она, не видим общего будущего. Есть здесь и сейчас… и только!

Анна скорее девушка Валери, а с ней мы, пожалуй, друзья, хотя и… хм, не без бонусов. Быть может — соратники, а скорее — попутчики, идущие вместе в одном направлении, но ни в коем случае — цели!

Это не делает нас чужими людьми… но рисковать? Нет, тысячу раз нет!

Наверное, моё молчание обижает девушек, но…

… ничего не могу поделать. Да собственно, и не хочу. На кону стоит слишком многое, и я уже мысленно смирился с тем, что в наших отношениях наметилась трещина, которая рано или поздно приведёт к расколу.

Право слово, это всё такая ерунда…

… хотя сердце всё равно царапает.

«— Дежавю», — подумал я, принимая от курьера письмо и тут же вскрывая его, небрежно разорвав официального вида конверт.

Краем глаза вижу, как слегка морщится затянутый в кожу самокатчик, воспринимая это не иначе как неуважение к своему высокому начальству, но слава Богу, ему хватило ума не выказать своё недовольство как-то более зримо.

Бегло пробежав глазами по написанным от руки нескольким строкам, выражающим настоятельную просьбу о встрече во второй половине дня, я мысленно хмыкнул и ощутил, как отпускает чудовищное, ставшее уже почти привычным, нервное напряжение. Даже, пожалуй, чересчур отпустило…

— Приказано получить ответ, — металлическим голосом отчеканил самокатчик, вздёрнув подбородок с юношеским пухом, и глядя куда-то в высокий потолок, украшенный лепниной и росписью.

— Хм… ну тогда проходите, господин ефрейтор, — приглашаю его, отступая в дверях, — Письмо от премьер-министра — событие для меня не рядовое, и нужно сперва осмыслить его…

Поколебавшись, самокатчик прошёл в квартиру, не став почему-то раздеваться, потея в кожаной куртке, перетянутой ремнями и портупеями. Настаивать я не стал, уже знакомый с подобным типом служак, так что просто поставил перед ним бутылку «Перье», открывалку и чистый стакан, а сам занялся кофе.

Вытащив мельницу, засыпал уже обжаренные зёрна и принялся молоть, пытаясь не то чтобы осмыслить, а скорее — просто придти в себя.

Накатила не то чтобы апатия, а скорее безразличие. В голове, в такт движениям руки, вертится заевшей пластинкой, что так или иначе, а сегодня будет хотя бы понятно, удалось ли мне сдвинуть громадную махину России в сторону наезженного другими странами тракта. Или она так и будет, взрёвывая судьбами людей, и ломая саму себя и молодую соседнюю поросль, рыскать по историческим обочинам?

«— Всё очень непросто, — нервно думаю я, следя за поднимающейся шапкой кофе и пытаясь предугадать, продумать реакцию Керенского и наш с ним разговор. Пришёл только к выводу, что, наверное, построен он будет на эмоциях и риторике, чем, собственно, и славится Александр Фёдорович.

В остальном же… не думается. Впрочем, не страшно, я давно уже всё обдумал и провёл даже не десятки, а наверное — сотни мысленных бесед с премьером, пытаясь учитывать десятки «А если…» Всё записано тезисно, и нужно только перечесть.

Как там пойдёт беседа на деле, Бог весть, но главное, пожалуй, просто не спешить с ответами. Думать.

У Александра Фёдоровича репутация человека горячего, холерического, и отчасти, полагаю, он заложник своего образа. Во всяком случае, один из его однокашников в приватном разговоре уверял, что это скорее маска, хотя и, разумеется, изрядно приросшая за долгие годы.

Десятки раз выверив в уме ответ, я каллиграфическим почерком написал согласие о встрече и вручил курьеру, принявшего письмо стоя. Несколько излишне отчётливо козырнув мне, самокатчик ссыпался по лестнице, и вскоре под окнами взревел мотор удаляющегося мотоцикла. На столе осталась нетронутой бутылка минеральной воды.

Время до встречи с Керенским двигалось какими-то кенгуриными прыжками. Вот я стою перед зеркалом в ванной, подбривая редкую по молодости растительность под носом…

… и вот уже прошло полчаса!

Чёрт его знает… Но я не раз и не два сталкивался с подобным феноменом, и кажется даже, читал, что согласно расчётам физиков, оно может для каждого человека идти со своей скоростью.

— Вот же пролезет в голову ерунда всякая… — озадачился я, выключая душ и переступая через бортик мраморной ванной.

… но на всякий случай я глянул на часы и поторопился. Чёрт его знает… но если верить часам, в душе я провёл более получаса, хотя кажется, едва успел ополоснуться.

Поездка в «Отель д'Эстре[iii]» не запомнилась решительно никак.

Вот я закрыл дверь квартиры и…

… вот я уже в кабинете Александра Фёдоровича, остальное выпало из моей памяти напрочь!

Осознаю себя стоящим перед премьером, и кажется, уже давненько. Помнится, в кабинет заглядывали какие-то люди…

… но кто, зачем? Позлорадствовать, наверное. Поглядеть на разнос.

«— Стресс», — вяло думаю я, глядя на то, как Александр Фёдорович беззвучно открывает рот, багровея лицом и показывая мне какие-то бумаги. Понимаю, что он не шутку разъярён, но безразличие, чёрт его побрал, полнейшее…

«— Пыжовский организм и так-то не железный, — некстати припоминается мне, — вот и аукнулось!»

Полезли в голову многочисленные случаи, когда раньше… ну, до слияния, я мог слечь с жуткой мигренью, просто накрутив себя, что, дескать, дворник со мной поздоровался как-то особенно неуважительно.

А потом болеть некогда и нельзя… Наверное, получилось у меня, как у фронтовиков, ночующих в сырых окопах без единого чиха, а потом, при попадании с нормальные условия, слегающих от малейшего сквозняка.

До поры организм может отыскать ресурсы, а потом всё… Вот наверное, у меня это «всё» и наступило. Чёрт, как не вовремя!

— Чертыхаетесь ещё? — взвился Керенский.

— Я что, вслух? — удивляюсь искренне, — Простите ради Бога, Александр Фёдорович!

Немного отпустило… мир снова стал цельным, хотя и несколько кадрированным, расплывчатым. Чёрт… как это всё не вовремя!

— А сейчас, когда все услышали вас в гневе… — я непроизвольно потёр слипающиеся глаза, — пожалуйста, выслушайте меня!

Глаза премьера округлились, и он снова начал вставать из-за стола, вцепившись в столешницу.

— Пять минут! — безучастно говорю я, выставляя вперёд растопыренную пятерню, — Ради Бога, выслушайте меня!

На эмоции нет никаких сил, осталось только чувство долга,