Лесные братья. Ранние приключенческие повести - Аркадий Гайдар

Чем конкретно было вызвано это заявление? Неужели лишь тем, чтобы еще раз подчеркнуть, что пишется повесть, а не историческое исследование? Это и без того было ясно. Понадобилось такое примечание, причем явно умаляющее значение знакомства Гайдара с архивами, уже в разгар публикации произведения. Это была своего рода реакция писателя на ревнивое отношение к его труду местных историков, а отчасти и участников движения. И, перечитывал теперь повесть, мы отчетливо видим, что в первой ее части гораздо больше конкретных деталей, чем во второй, после публикации заявления.

И все-таки нельзя упрощать суть дела, выходившую за пределы элементарного понимания жанра, избранного Гайдаром. Взгляды историков и революционеров-практиков, наконец, самого писателя и всей массы читателей на лбовщину как явление не совпадали. Да и трудно было выработать какой-то единый взгляд на явление сложное, к тому же мало изученное. А потому каждый оппонент исходил лишь из того, что лично ему было известно. И в этих условиях Гайдар выбирает свою тактику: он пишет не вообще о лбовщине как явлении, а прежде всего о Лбове как личности.

К чему же сводились тогда споры вокруг имени Александра Лбова? К двум крайностям: одни превозносили революционные заслуги Лбова и не видели ошибок в его действиях; другие, наоборот, видели только ошибки и не хотели признавать, что это был честный и смелый человек, отдавший жизнь борьбе с самодержавием. Аркадий Гайдар, поняв вначале первое, сумел, однако, понять и второе. Размышления над судьбой Лбова ставили перед ним множество сложных проблем. Легкой приключенческой повести, которую он сперва задумал, не получалось. И чем дальше работал над ней писатель, тем трагичнее становились страницы. Они неизбежно вели к гибели героя.

После поражения первых революционных выступлений пролетариата капитулянты-меньшевики кричали: «Не надо было браться за оружие!» Иного мнения были большевики: они смотрели вперед, предвидя новый взлет революционной борьбы. Силы пролетариата еще не были разбиты. Рабочие-революционеры лишь отступили — ушли в подполье или, как лбовцы, словно отодвинули свою баррикаду в лес. Презирая опасность, Лбов ночью приходит в Мотовилиху не к кому-нибудь, а к большевикам и говорит, что он по-прежнему «за революцию, которую делают силой».

Что борьба еще не закончена, чувствуют не только рабочие, но, пожалуй, еще в большей степени их победители. Чиновник горного ведомства Трофимов 16 декабря 1905 года в рапорте о восстании в Мотовилихе отметил две существенные детали: «Значительное число отдельных пунктов столкновения войск с вооруженными рабочими и число случаев стрельбы по войскам до и после столкновения показывают, что состав партии, решившейся действовать оружием, довольно многочисленный». Автор рапорта предупреждал правительство: «Арестованных с оружием и отобранного оружия весьма мало (охотничьих берданок с патронами, снаряженными частью крупной дробью, частью пулями, всего три), и, таким образом, вооруженным силам партии нанесен ущерб весьма малый. Поэтому вооруженные ее действия могут вновь быть вызваны весьма легко»[28].

Сразу же после восстания посылали в Ижевск за оружием большевика Александра Борчанинова. Теперь об оружии заботится и Александр Лбов. В неопубликованной его биографии читаем: «Я лично никогда не имел денег, а все, что добывалось нами, употреблялось частию на оружие, частию отсылал в разные революционные комитеты. И очень много тратил на нужды бедняков крестьян: покупал им обувь, одежду, лошадей, коров и даже дома»[29]. В повести Гайдара есть сцены экспроприации казенных денег на эти цели.

Ряд членов нового состава Пермского комитета РСДРП, во главе которого становится Яков Свердлов, держит с «лесными братьями» постоянную связь. Осуществляется она в основном через большевиков Михаила Стольникова, Клавдию Кирсанову, Михаила Шитова.

К беспартийному Лбову часто приходят товарищи с большевистской явкой, чтобы скрыться на время от полиции или поупражняться в меткой стрельбе. В это время лбовцы не предпринимают не согласованных с комитетом самостоятельных выступлений. Весной 1906 года на многолюдных маевках в закамских лесах Лбов и Стольников, стоя рядом, не раз слушали речи «Михалыча» — Свердлова. Одна из них была посвящена урокам Московского вооруженного восстания, подвигу рабочих Пресни. Так что пермские «лесные братья» знали о событиях, происходивших на Урале и в стране.

Партизанские отряды возникали тогда в разных местах, росло число стихийных выступлений. Все это рождало надежду на подъем всенародной борьбы, на новый взлет революции. В одном из сентябрьских номеров газеты «Пролетарий» В. И. Ленин печатает статью «Партизанская война», которая призывает партийные комитеты возглавить это движение, придать ему организованный характер: «Распространение „партизанской“ борьбы именно после декабря, связь ее с обострением не только экономического, но и политического кризиса несомненны»[30].

С каждым днем растет отряд Александра Лбова. Но и пермская полиция не дремлет: охранное отделение усиливает свою деятельность, широко прибегает к провокации и шпионажу. Она вербует предателей и среди «лесных братьев», и среди пермских социал-демократов. В один из июньских дней 1906 года по доносу провокатора Вотинова был арестован почти весь Пермский комитет РСДРП во главе с его руководителем Яковом Свердловым…

Не правда ли, отчасти знакомая ситуация? Да, она еще раньше описана в гайдаровском рассказе «Провокатор», опубликованном в «Звезде» 29 ноября 1925 года. Став главою повести, этот рассказ мог бы многое объяснить и в поведении Лбова. Но возвращаться к сказанному, повторяться, тем более в одной и той же газете, не очень хорошо. Постоянный читатель «Звезды» прочел тогда и то, и другое. При настоящей публикации повести малоизвестный рассказ Гайдара впервые включен в нее как отдельная главка, конечно же, с соответствующим комментарием.

Итак, связь с большевиками после ареста Свердлова прерывается. Стольников тяжело заболел, а комитетчики — в башне губернской тюрьмы. Зато полиция и черносотенцы свирепствуют: пытки, истязания, убийства в застенках сочетаются с засадами и обысками в домах мотовилихинцев, ночными обстрелами. От жандармских побоев умер отец Лбова, пыткам подвергается и мать. О жене Елизавете Штенниковой в найденной биографии Лбова сказано: «Сколько она ради меня, решительно ни в чем не повинная, перенесла оскорблений, унижений, побоев, а всего хуже — была стражниками изнасилована»[31].

В ответ на все это усиливаются террористические акты и экспроприации со стороны лбовцев. Удержать их вожака от некоторых выступлений уже невозможно, да и некому.

Копившаяся долгие годы до конца не осознанная классовая ненависть выплескивается наружу. Человек смелый и гордый, Лбов, по словам Гайдара, всю свою ненависть к «сторожевым собакам самодержавия» вкладывает в «холодное дуло своего бессменного маузера». Боевики не захотели покориться ярму, не обнажив еще раз меча.

Аркадий Гайдар показывает в повести эту ситуацию на многих красноречивых примерах и сам увлекается «огневыми минутами» в жизни Лбова и его товарищей. Их смелые операции живо напоминают бывшему комполка Голикову действия партизан времен гражданской войны. Стремительные и точные сцены боевых схваток начертаны быстрым и умелым пером. Эти эпизоды удаются молодому писателю лучше всего. Несколько иначе выглядят сцены, изображающие людей по другую сторону баррикады: в них нет той энергии и стремительности в движениях, образе мыслей. Эти люди слабовольные, с раздвоенной душой и чуть-чуть глуповатые.

Конечно, такое изображение людей из лагеря противника отчасти снижало показ всей глубины идейного столкновения героев. Но тут надо понять и психологию самого Гайдара, еще совсем недавно покинувшего залитые кровью поля сражений. В неостывшей душе его огнем пылала та же ненависть к врагу, что и у Лбова. При всем желании Гайдар не мог философски спокойно и одинаково внимательно изучить обе стороны: не мог он ни встать между ними, ни подняться высоко над ними. Время для этого еще не пришло. Потому с первых строк своей повести молодой писатель открыто становится на сторону тех, кто вышел строить висимскую баррикаду. Да и не знал никакой иной жизни Гайдар: с царскими чиновниками, офицерами и их отпрысками не был знаком, а если и сталкивался в гражданскую, то лишь как с врагами, раскрывать свою душу им было ни к чему. Да и разговор с ними был короткий. В отрывке из поэмы «Пулеметная пурга», написанном в Перми, Гайдар передает стиль такого общения:

— Белый, сдавайся, офицер, не спорь…С плеч прочь погоны, палач![32]

Моральный облик Александра Лбова был сильным оружием. Это сознавала полиция, стремившаяся во что бы то ни стало принизить личность партизанского вожака, втоптать его имя в грязь. Все самые мерзкие преступления полиция приписывала ему. Это была гнусная тактика коварного врага, отмечал Гайдар в повести. И всей своей повестью доказывал: «Лбов ничего не жалел для победы, ставил свою собственную жизнь ни во что. Сам он, как совершенно верно гласила народная молва, никогда не пил водки и не курил, беспощадно расправлялся с теми, кто был склонен к грабежу и наживе».