«Я понял жизни цель» (проза, стихотворения, поэмы, переводы) - Борис Пастернак

Поэтическая литература наших дней в любой стране мира, в том числе и в России и в Грузии, представляет естественное следствие символизма и всех вышедших из него, а также и всех враждовавших с ним школ. Лучшим завершением всех этих течений может служить свежее, разнообразное творчество Симона Чиковани.

Право на это место дает ему определенность и окончательность его тона – обычное свойство всего большого, в отличие от расплывчатой приблизительности – удела несовершенств.

Образная стихия общая всякой поэзии получает у Чиковани новое, видоизмененное, повышенно существенное значение. Чиковани артист и живописец по натуре, и как раз эта артистичность, порядка Уитмана и Верхарна, дает ему широту и свободу в выборе тем и их трактовке.

Образ в поэзии почти никогда не бывает только зрительным, но представляет некоторое смешанное жизнеподобие, в состав которого входят свидетельства всех наших чувств и все стороны нашего сознания. Сообразно с этим и та живописность, о которой мы говорим применительно к Чиковани, далека от простого изобразительства. Живописность эта представляет высшую степень воплощения и означает предельную, до конца доведенную конкретность всего в целом: любой мысли, любой темы, любого чувства, любого наблюдения.

Чиковани не случайное и закономерное звено в общем развитии грузинской мысли. Сказочную замысловатость Важа Пшавелы он соединяет с порывистым, всему свету открытым драматизмом Бараташвили.

Мы бы очень исказили картину нынешнего состояния грузинской поэзии, если бы умолчали о другом ярком и замечательном таланте наших дней, Георгии Леонидзе, поэте сосредоточенных и редких настроений, нерасторжимых с почвою, на которой они родились, и с языком, на котором они высказаны. Это автор образцовых стихов, на другой язык почти непереводимых. Но наши замечания не притязают на полноту, а то бы мы не упустили из виду литературной деятельности и славы Акакия Церетели, свежей и захватывающей непосредственности Николая Надирадзе, высокого мастерства Валериана Гаприндашвили и многих других.

Еще более беспорядочны и несистематичны, чем наши замечания, наши случайные переводы. В них зияет, например, такой сразу бросающийся в глаза пробел, как совершенное отсутствие Галактиона Табидзе, справедливой гордости текущей поэтической литературы, и недостаточное ознакомление с другим ее украшением, Иосифом Гришашвили, представленным в сборнике только одним стихотворением. Не переведены Мосашвили и Машашвили, вместе со множеством новых, появившихся за последнее время имен. Но эти упущения блестяще восполнены другими современными переводчиками.

Годы моего первого знакомства с грузинской лирикой составляют особую, светлую и незабываемую страницу моей жизни. Воспоминания о толках и побуждениях, вызвавших эти переводы, а также подробности обстановки, в которой они производились, слились в целый мир, далекий и драгоценный, признательности которому не вмещают рамки настоящего предисловия.

21 декабря 1946 г.

ПЕРЕВОДЫ ИЗ ТИЦИАНА ТАБИДЗЕ

Иду со стороны черкесскойПо обмелевшему ущелью.Неистовей морского плескаСухого Терека веселье.

Перевернувшееся небоПодперто льдами на Казбеке,И рев во весь отвес расщепа,И скал слезящиеся веки.

Я знаю, от кого ты мчишься.Погони топот все звончее.Плетями вздувшиеся мышцы.Аркан заржавленный на шее.

Нет троп от демона и рока.Любовь, мне это по заслугам.Я не болтливая сорока,Чтоб тешиться твоим испугом.

Ты – женщина, а кто из женщинНе верит: трезвость не обманет.Но будто б был я с ней обвенчан —Меня так эта пропасть тянет.

Хочу, чтоб знал отвагу Мцыри,Терзая барса страшной ночью.И для тебя лишь сердце ширюИ переполненные очи.

Свалиться замертво в горах быНагим до самой сердцевины.Меня убили за Арагвой,Ты в этой смерти неповинна.

Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишутМеня, и жизни ход сопровождает их.Что стих? Обвал снегов. Дохнет – и с места сдышит,И заживо схоронит. Вот что стих.

Под ливнем лепестков родился я в апреле.Дождями в дождь, белея, яблони цвели.Как слезы, лепестки дождями в дождь горели.Как слезы глаз моих они мне издали.

В них знак, что я умру. Но если взоры чьи-тоСлучайно нападут на строчек этих след,Замолвят без меня они в мою защиту,А будет то поэт, – так подтвердит поэт.

Да, скажет, был у нас такой несчастный малыйС орпирских берегов, – большой оригинал.Он припасал стихи, как сухари и сало,И их, как провиант, с собой в дорогу брал.

И до того он был до самой смерти мучимКрасой грузинской речи и грузинским днем,Что верностью обоим, самым лучшим,Заграждена дорога к счастью в нем.

Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишутМеня, и жизни ход сопровождает их.Что стих? Обвал снегов. Дохнет – и с места сдышит,И заживо схоронит. Вот что стих.

Если ты – брат мне, то спой мне за чашею,И пред тобой на колени я грянусь.Здравствуй же, здравствуй, о жизнь сладчайшая,Твой я вовек и с тобой не расстанусь.

Кто дал окраску мухранскому соку?Кто – зеленям на арагвинском плесе?Есть ли предел золотому потоку,Где б не ходили на солнце колосья?

Если умрет кто нездешний, то что ему,Горы иль сон эта высь голиафья?Мне ж, своему, как ответить по-своемуЭтим горящим гостям полуяви?

Где виноградникам счет, не ответишь ли?Кто насадил столько разом лозины?Лучше безродным родиться, чем детищемЭтой вот родины неотразимой.

С ней мне и место, рабу, волочащемуЦепью на шее ее несказанность.Здравствуй же, здравствуй, о жизнь сладчайшая,Твой я вовек и с тобой не расстанусь.

Лежу в Орпири мальчиком в жару.Мать заговор мурлычет у кроваткиИ, если я спасусь и не умру,Сулит награды бесам лихорадки.

Я – зависть всех детей. Кругом возня.Мать причитает, не сдаются духи.С утра соседки наши и родняНесут подарки кори и краснухе.

Им тащат, заклинанья говоря,Черешни, вишни, яблоки и сласти,Витыми палочками имбиряМеня хотят избавить от напасти.

Замотана платками голова.Я плаваю под ливнем роз и лилий;Что это – одеяла кружеваИль ангела спустившиеся крылья?

Болотный ветер, разносящий хворь,В кипеньи персиков теряет силу.Обильной жертвой ублажают корь,За то чтоб та меня не умертвила.

Вонжу, не медля мига, в сердце нож,Чтобы напев услышать тот же самый,И сызнова меня охватывает дрожьПри тихом, нежном причитанье мамы.

Не торопи, читатель, погоди.В те дни, как сердцу моему придетсяОт боли сжаться у меня в груди,Оно само стихами отзовется.

Пустое нетерпенье не предлог,Чтоб мучить слух словами неживыми,Как мучит матку без толку телок,Ей стискивая высохшее вымя.

ПЕРЕВОДЫ ИЗ ПАОЛО ЯШВИЛИ

ОБНОВЛЕНЬЕ

Большое чувство вновь владеет мной.Его щедрот мой мозг вместить не в силах.Поговорим. Свой взор вперяю в твойИ слов ищу, простых и не постылых.

На выходки мальчишеской поры,На то, за что я и сейчас в ответе,На это все, как тень большой горы,Ложится тень того, что ты на свете.

И так как угомону мне не знать,То будь со мной в часы моих сомнений.А седины серебряная прядь —Лишь искренности новое свеченье.

Ах, тридцать восемь лет промчались так,Как жизнь художника с любимым цветом.Разделим вместе мужественный знакВеликих дней, которым страх неведом.

Не бойся сплетен. Хуже – тишина,Когда, украдкой пробираясь с улиц,Она страшит, как близкая войнаИ как свинец в стволе зажатой пули.

СТОЛ – ПАРНАС МОЙ