Право выбора - Михаил Колесников

Я следил за Катей и любовался ею. В каждом ее слове были твердость, сила. И Дементьев с его планами показался жалким прожектером: нахватался в филиале учености и лезет теперь наперекор всему, — по-видимому, чувствует себя непризнанным гением. Я уже начинал понимать этого человека: он мешал всем работать. Есть такая категория людей. Им всегда кажется, что весь мир против них, и все они сваливают на «консервативное» начальство. Они всегда предлагают самые невероятные проекты, и все для того, чтобы выпятиться любой ценой, блеснуть своей эрудицией. Иным удается ставить все с ног на голову, а потом другие расхлебывают…

Выступал с нападками на Дементьева Костя Глущаков, выступали другие. В конце концов приняли решение бороться за звание «Лучший рудник Советского Союза».

И снова ощущение своего ничтожества, затерянности в массе людей овладело мной. Я не мог уяснить, из-за чего ведется спор, не понимал, почему так возбуждены рабочие. Функциональная или линейная структура управления, не все ли равно? Стоит ли из-за подобных вещей метать молнии? При любой структуре мы будем грузить руду в думпкары. Весь спор мне представлялся всего лишь игрой самолюбий: Дементьев хотел делать все наперекор Ярцевой. А некоторые клюнули на эту удочку.

В пустынной улочке я снова встретил Катю. Было ли это случайно, или, может быть, она поджидала меня? Но зачем я ей?

— Что вы скажете о сегодняшнем собрании? — Глаза смотрели с острым любопытством, щеки еще горели от недавнего возбуждения.

Я уловил настроение Кати и решил слукавить:

— Дементьев вызывает у меня чувство внутреннего протеста. Он совершенно лишен такта.

Она остановилась, повторила:

— Чувство внутреннего протеста. Это вы хорошо уловили. Все-таки ваши занятия литературой не пропали даром.

— Я не успел прочитать Лоти: все работа, некогда…

— У кого в запасе вечность, тому не следует торопиться. А вообще-то, признаться, я надеялась, что вы заглянете ко мне. Так просто, без всяких церемоний и особых приглашений…

— А помните, как я тогда катал вас на плоту по Кондуй-озеру?

Она рассмеялась:

— С вами трудно разговаривать. Вы все время сворачиваете в сторону. Мне хочется знать, как реагировали рабочие на выступление Дементьева.

— Они говорили обо всем с трибуны.

— Вы не хотите меня понимать. Ну ладно. В конечном итоге это не так уж и важно. А наше путешествие на плоту я хорошо помню. Счастливое было время!.. Иногда мне хочется снова стать маленькой-маленькой… Никаких забот! Можно просто бродить по тайге, ни перед кем ни в чем не отчитываться, ни за что не отвечать. За последние дни я бесконечно устала. Но никому ничего не объяснишь, да и не нужно: все равно не поверят. Я ведь семижильная!

— Почему же? Ваше состояние мне хорошо знакомо. Но я освободился от всего…

Мы шли медленно. Снова сияли звезды над тайгой. Я взял ладонь Кати, но она, кажется, не заметила этого. Мне было с ней хорошо и немного тревожно. Как в далеком детстве, мы снова брели по тайге, держась за руки. Тогда через каждый ручеек я переносил ее на руках, а она доверчиво обвивала мою шею.

— А скажите, там, в Москве, звезды такие же крупные, как здесь? — неожиданно спросила она.

— Нет, там звезды совсем другие. Люди редко их замечают. Слишком много огней… Замечают только поэты.

— Я, наверное, родилась поэтом: всегда замечаю звезды. Правда, за всю жизнь не сочинила ни строчки. Но всегда чувствую, что надо мною звезды. И стихи люблю… Так почему же все-таки вы ни разу не пришли ко мне в гости? Предлог был: книга. Лоти, надеюсь, вы прочли еще раньше, в Москве…

Глаза лукаво щурились, нижняя губа дрожала от сдерживаемого смеха. Катя явно поддразнивала меня, стремилась поставить в затруднительное положение. Было что-то вкрадчивое в ее голосе, поощряющее. Давно ли она с жаром опровергала функциональную структуру, полемизировала с Дементьевым, говорила недоступные моему разумению вещи, а сейчас это была просто молодая, сознающая свою красоту женщина, не лишенная тонкого кокетства. Я не принял вызова. Только усмехнулся. Было время, я носил тебя на руках, умная Катя. А теперь ты вздумала подшучивать надо мной. Почему не заходил? Потому и не заходил, что очень хотелось зайти. Мы слишком стали изощренными и утратили простоту отношений. И не все можно объяснить двумя-тремя словами, а заговори я о другом, о том, что потревожило сердце, — будто вошла туда с болью заноза, — ты же первая посмеешься надо мной…

По-видимому, Катя что-то подметила на моем лице, потому что высвободила руку и спросила уже серьезно:

— Вы еще не ходили к Кондуй-озеру?

— Нет, не ходил. Собираюсь в воскресенье… Исхоженные тропы… А сейчас, наверное, и дорогу не сразу найду.

— А знаете, пойдемте вместе!

Я смущенно молчал.

— Не хотите?

— Отчего же? Просто не верится, что вы не раздумаете до воскресенья. И кроме того…

— Не будем осложнять наших простых дружеских отношений. У нас нет оснований прятаться от людей. Мне хочется вздохнуть полной грудью. Имею я на это право или нет?..

— Приказывайте, повелительница!

Катя погрозила пальцем, и мы расстались.

13

Мы пришли в забой за полчаса до смены.

— Что это вас принесло спозаранку? — вытаращил глаза сменный машинист Пудиков.

— А то, что машину сдаете не в порядке. Вот что! Да и копаетесь во время смены, как жуки навозные.

— Это мы-то жуки навозные? — вспылил Пудиков. — Вы на себя лучше поглядите! Недоноски чертовы…

Он стоял малиновый, как сталь с накала, вытирал паклей руки. Желтые остановившиеся глаза смотрели с недоумением.

— А прошлый раз кто наехал на камень и гусеницу сломал? — продолжал Пудиков сварливо. — Кто шестерню «ЗЕТ-33» из строя вывел? Тоже мне выискался критикан…

— Ты не кипятись, как холодный самовар, — спокойно ответил Бакаев. — Пришли помочь.

— А идите вы к такой-то бабане с вашей помощью! Вам самим помогать нужно. Обойдемся и без вас. Тоже мне помощники выискались!

— Ну, чумной! — возмутился Бакаев. — Да все бригады так делают. Положено так. Раньше каждый за себя делал, а теперь все вместе. На общем собрании не был, что ли?

Смену мы все-таки приняли на час раньше. Подтянули болтовые и пальцевые крепления узлов, проверили состояние зубчатых передач и подшипников, чистоту масла в смазочных системах. Не стали ждать, пока подадут состав, а решили заняться сортировкой взорванной породы.

— Опять негабариту навалили, мерзавцы! Туды их мать!.. — ругался наш бригадир по адресу бурильщиков и взрывников. — Хоть кол на голове теши…

Он явно нервничал.

В это время подкатили думпкары. Началась погрузка. Бакаев, по-видимому, решил «показать класс»: мы, мол, не хуже паранинцев, — работал с упоением, не задерживался ни на секунду. Резкий рывок — и лавина руды с грохотом обрушивается в самый центр думпкара. Вновь разворот стрелы — ковш ложится у основания забоя, захватывает стальными клыками красно-бурые куски. Скрежет, глухое урчание… Да, Тимофей Сидорович был в ударе. Все шло прямо по-паранински: вначале механизм копания Бакаев включил на полную скорость и положение рукоятки командоконтроллера подъема не менял до конца, регулируя работу только механизмом капора. Он явно стремился «показать темп».

Конфуз произошел по моей вине. Я следил за механизмами. Вдруг раздалось резкое дребезжание. Попытался определить, что бы это значило, но так и не додумался. Попробовал остановить экскаватор. Показалось искаженное злобой лицо бригадира:

— Чего стряслось?

— Дребезжит.

— У… Чурбан с глазами! Полумуфта подъемного мотора!..

Я бросился к полумуфте. Так и есть: отвернулась гайка! И пока я возился с гайкой, стоял состав, а Бакаев сыпал на мою голову проклятия.

После смены подвели итоги и приуныли. До красного вымпела было далеко, едва-едва перекрыли сменную норму.

Бакаев накинулся на меня:

— Нечего сказать, помощничек! Языком трепать умеешь, а толку — как от козла молока. Влепить бы тебе эту гайку в соответствующее место!

— Зря горячитесь, Тимофей Сидорович, — пытался я образумить его, — дело вовсе не в гайке. Просто мы еще не умеем использовать силу инерции и на этом теряем много времени.

— Инерция, инерция… Плевал я на твою инерцию!

— Напрасно. Вы думаете, что чем быстрее движется стрела, тем лучше. А на поверку выходит не так. Посудите сами: вы разгоняете стрелу, а перед самым думпкаром включаете торможение. Однако сила инерции толкает стрелу дальше, вам приходится ее возвращать. Вот тут-то и выходит непроизводительная трата.

— Хватит комиссара из себя корчить! Поболее твоего работаем и знаем, что к чему. Нахватался у Паранина словечек, а сам гайку как следует привернуть не можешь.