Шествие императрицы, или Ворота в Византию - Руфин Гордин

Часовые, дежурившие на башне, доложили: сразу после захода солнца турецкие артиллеристы принялись перетаскивать свои пушки ближе к стене через засыпанный солдатами ров. А турецкие корабли, судя по бортовым огням, начали движение к стенам со стороны Золотого Рога и Мраморного моря.

Не оставалось никаких сомнений: турки готовятся к решающему штурму. И понедельник 28 мая станет тем днем, когда защитникам великого города придется выдержать ожесточенный натиск непримиримого врага.

— Прощай, дорогой Франдзис! — Император обнял своего верного секретаря. — Быть может, нам уже не суждено будет увидеться. Езжай домой и отдохни немного перед решительным сражением.

Отпустив Франдзиса, император еще долго всматривался и вслушивался в темноту ночи. Ему было не до сна.

Глава двадцать четвертая

Война, война!

Дошедшая до такой степени лесть при дворе, и от людей, в дела употребленных, начали другими образами льстить. Построит ли кто дом, на данныя от нея отчасти деньги или на наворованныя, зовет ее на новоселье, где на люминации пишет: «Твоя от твоих тебе приносимая»; или подписывают на доме: «щедротами Великия Екатерины», забывая приполнить, но «разорением России»; или давая праздники ей, делают сады, нечаянный представления, декорации, везде лесть и подобострастие изъявляющия.

Ордер Вашей Светлости от 24-го числа (августа) об открытии с турецкой стороны военных действий их морскими силами против бота и фрегата российского я получить имел счастие сего дни. Нет никого в здешнем корпусе, который бы сего неровного сражения и по обстоятельствам его столь важного для флага российского не почитал справедливым предзнаменованием усугубления славы знамен российских, Вами одушевляемых….

Сего дни соединился я с Херсонским и Александрийским легкоконными полками, последний нашел в наилучшем состоянии, лошади бодры и сбережены, в первом же лошади требуют великого поправления… Сей час получил от ольвиопольского коменданта повторение, что из противолежащего турецкого селения уехали жители в Очаков, убоясь приближения наших войск…

Кутузов — Потемкину

Вчера поутру я был на броде Кинбурнской косы, на пушечный выстрел. Варвары были в глубокомыслии и спокойны. Против полден обратился сюда (в Херсон). Здесь сказано мне, будто рано там стреляли, но сего не было… Накануне разрыва Очаковский паша нашего из Кинбурна присланного принимал ласково, сказывал, что наш посланник арестован (Булгаков) и замкнут в титле Стамбульского кабальника…

Суворов — Потемкину

Вы велики. Ваша Светлость! Вижу ясно, как обстоят дела. Будущее управляет настоящим… Виды красивы здесь, под Херсоном и Кинбурном, но для любителей вахт-парадов: все в обороне, актеры нехороши, да и все они люди… Ну, пусть-ка варвары сунутся. Сколько их наберется? Тысяч пять — девять, если пустят в ход все морские силы. Чем далее они углубятся, тем скорее мы татар отрежем — вот они и безоружны. На Лимане под Очаковом имеют они четверть своих сил или около того, да еще кое-что под Трапезундом, Варной, Суджуком. Могли бы более иметь, да не могут обнажить Дарданеллы. Разбить их поскорее под Очаковом? Ежели станут они драться, не дожидаясь подкрепления, и храбрость выкажут, мы с ними славно позабавимся, с теми, кто уцелеет…

Суворов — Потемкину (по-французски)

Все турецкие у наших берегов в Тавриде находящиеся суда ваше превосходительство прикажите тотчас удержать, не позволяя им никак оттуда удаляться и сколько таковых будет удержано, мне рапортовать.

Ордер Потемкина правителю Тавриды Каховскому

Получив известие, что один из слуг Ваших заточен в Семибашенный замок в Константинополе, я, другой слуга Ваш, посылаю против мусульман всю мою армию.

Иосиф — Екатерине

Война!

Война!!

Война!!!

Всего пять букв, но сколь грозное предвестье скрыто в них, в этом коротком слове.

Турок объявил войну 13 августа. Ее императорское величество Екатерина Алексеевна изволили подписать манифест о войне 7 сентября. Перед этим было спрошено у Александра Васильевича Храповицкого, какие реки составляют границу России с Турциею. Он сего не помнил, но справился с картою, и ответствовал: Буг и Синюха.

Набросок манифеста сочинила сама государыня, а отделку его поручила Александру Андреевичу Безбородко. Манифест получился несколько многословным, но таков был дух восемнадцатого столетья — «столетья безумна и мудра», как оценил его неукротимый строптивец Радищев.

Царскосельский дворец дышал равномерно, как всегда. Государыня была ровна и тверда, война ее нимало не озаботила. Она ждала ее — и дождалась. Полюбопытствовала только: что говорят в Петербурге о войне?

Храповицкий отвечал, что люди спокойны, скорей даже равнодушны. Слишком далеко она от северной столицы, эхо ее едва слышно. Уныния нету, и все спрошенные военные готовы тотчас же выступить.

— Ну да, иного не может быть, — сказала Екатерина, выслушав его, — теперь мы куда лучше изготовились, нежели в прошлую кампанию. В две недели войска могут быть на своих местах. Князь Григорий Александрович, — подчеркнуто твердо произнесла она его имя, — не даст промашки. Он ее, войну, ожидал, как и я. Но она против ожидания поспешила. Что ж, встретим ее как должно.

Александру Васильевичу Храповицкому прибавилось работы: государыня чаще, чем обычно, требовала справок и бумаг. Удивляться ли сему? Какова, например, пространственная протяженность империи? Подал записку: 165 градусов долготы, от островов Эзеля и Даго до Чукотского носа. Тако ж 32 градуса широты, считая от Терека до Северного Ледовитого океана.

Потом зачем-то понадобился строго секретный проект, сочиненный князем несколько лет назад, чтобы, воспользовавшись персидскими неустройствами, занять Дербент и Баку и, присоединя к ним Шилянь, поименовать Албаниею для будущего наследия великого князя Константина Павловича. Да, было и такое, и быльем поросло. А ведь император Петр Великий, да пребудет с ним вечная слава, собственной рукою присоединил сии города и земли к России. Да только потомки не сумели удержать: слабехоньки были руки.

— Мы против прежнего преуспели, — заметила государыня, — да только всего не достигли, что нам сей великий государь завещал. Авось война эта кое в чем поможет.

Сказала и трижды перекрестилась.

— Да пребудет с нами милость Господня! Верю: Всевышний не оставит нас в сей войне, как не оставил в минувшей. Как мыслишь?

— Бессомненно, ваше величество, — без запинки отвечал Храповицкий. Ничуть не кривил душой: сила была на стороне союзных держав. Император Иосиф 30 августа направил письмо, в котором, выразив негодование вероломством турок, подтверждал свою союзническую верность и выражал готовность действовать в соответствии с пожеланиями ее императорского величества. О, ежели бы это случилось в Севастополе! Он готов бы был вместе с Черноморским флотом осадить дворец султана и собственноручно палить по нему из пушки.

Государыня немало смеялась таковой горячности. Потом сказала:

— Сними-ка копии да пошлем в Сенат и светлейшему князю. Пусть позабавятся.

Меж тем Потемкин известил государыню, что, как только получил он известие об объявлении войны, тотчас приказал войскам занять диспозиции. По его расчету, все части будут на местах к 6 сентября. Стало быть, они уже в полной готовности сражаться.

— Да, я счастливица: за двадцать пять лет царствования завоевала доверие подданных, — откинув голову, произнесла Екатерина. — Мои генералы, офицеры и солдаты без колебаний пойдут в бой за Россию и государыню. Свою государыню, — прибавила она. — Оттого я бодра духом.

В самом деле, распорядок ее жизни ничуть не изменился. Она по-прежнему просыпалась в шесть часов утра со звоном дворцового колокола и после короткого туалета пила свой утренний, притом крепчайший, кофе, затем, после прогулки с Марьей Саввишной и в сопровождении целого выводка левреток, возвращалась в кабинет. В девять — время приема и подписи бумаг. Первым докладывал обер-полицмейстер о событиях в столице. Затем наступала очередь Безбородко и других сановников. Все это время в кабинете находился Храповицкий, записывая поручения государыни под ее диктовку.

То и дело она осведомлялась, есть ли курьер от Потемкина с театра военных действий. Театр не торопился раздвигать свой занавес: и русские, и турки все еще топтались, приготовляясь.

Но вот — началось! Курьеры прибывали один за другим. Кинбурн — Кыл-бурун, по-турецки «острый нос». Этот нос нацелился на турецкий Очаков. Турки такого не стерпели и первым делом атаковали его десятком своих судов.