Андрей Белый - Александр Лавров

Кл<авдия> Ник<олаевна> говорила мне о Ваших планах отметить 25-летие лит<ературной> деятельности Бор<иса> Ник<олаевича>.

Мы здесь — Кл<авдия> Ник<олаевна> и еще несколько близких к Б. Н. людей — также подумали об этом. И вот к чему мы пришли.

Публичного, широкого чествования устраивать нельзя. Сам Бор<ис> Ник<олаевич> отнесется к нему отрицательно. А затем есть опасения (и справедливые!), что оно вызовет дурной шум со стороны «добровольцев», стоящих на охранном посту русской литературы, и всякого рода «левых ребят». И, наконец, такое чествование невольно и неизбежно будет вставать в сознании самого Бор<иса> Ник<олаевича> и чествующих его, как образ и подобие Коробкинского юбилея, столь мастерски им описанного[662].

Я осенью очень осторожно пытался поговорить с Б. Н.; он замахал на меня руками. Такое же ощущение невозможности открытого юбилея испытала Кл<авдия> Ник<олаевна>. И затем оно (т. е. чествование) может обернуться неприятно, неположительно для Б. Н.

По этим соображениям мы в Москве пока решили воздержаться от открытого чествования. Я не знаю, в какой форме предполагаете Вы организовать его в Ленинграде. Но если Москва узнает, что Вы собираетесь чествовать Б. Н., то здесь это, конечно, подхватят, не могут не подхватить хотя бы из приличия, — и станут тоже что-нибудь организовывать. А при той разношерстности, какой отличается литературная московская среда наших дней, из такого празднования для Б. Н. ничего хорошего не проистечет, многие лица ему будут ненужны и встречи с ними неприятны.

Наше общее мнение таково, что с юбилеем широким и публичным надо повременить, до осени хотя бы.

Пройти, однако, молчанием этот юбилей нельзя. И у нас вот какие планы имеются на этот счет.

Мы в Москве предполагаем устроить в марте месяце в кругу своих, близких у М. А. Чехова[663] закрытый вечер — для 25–30 человек. Будут сделаны доклады о Б. Н., артисты прочтут его произведения, участники вечера поделятся воспоминаниями. Затем Б. Н. будут поднесены в подарок полные собрания сочинений Пушкина и Гоголя, ему очень нужные для работы и близкие внутренно.

Широкая публика и газетчики об этом вечере знать не будут и не должны. Вечер мы предполагаем устроить в середине марта.

Мы полагаем, что такого рода вечер будет Бор<ису> Николаевичу приятен и во всяком случае приемлем для него.

Кроме того, этот вечер даст нам возможность судить, насколько возможно осуществить чествование в широких размерах, публично. И тогда такое чествование мы организуем осенью.

Теперь же можно начать лишь подготовку к нему, независимо от того, удастся провести его целиком или нет.

Нужно, чтобы осенью в журналах «Красная Новь», «Новый Мир», «Печать и Революция», «Звезда» и др., а также по возможности в газетах появились статьи о писательском пути Б. Н. и о его творчестве. Здесь в Москве хотят писать о Б. Н.: Б. Л. Пастернак, А. К. Воронский[664], надо еще кому-нибудь поручить, сговориться твердо с журналами. Статьями будет подготовлена почва для чествования. А если Б. Н. все же будет тверд в своем решении не принимать участия ни в каком публичном торжестве, то эти статьи все же сделают свое дело. Кроме того, в Союзе Писателей, в Акад<емии> Худ<ожественных> Наук и в других литературных учреждениях и организациях могут быть организованы большие вечера, посвященные творчеству Б. Н., а также можно было бы подумать о каком-нибудь значительном подарке, организованном на отчисления этих учреждений и организаций (в частности, Б. Н. нужна — очень — пишущая машинка!).

Я полагаю, что и у Вас, дорогой Разумник Васильевич, весной будет также очень тесное чествование. А осенью возможно будет объединить Москву и Петербург в этом деле.

Подготовку же можно начать и теперь. Можно было бы в сущности подумать даже и о сборнике. Но боюсь, что это не очень удачно: — о живом — сборник!..

Очень хочется знать, что Вы думаете обо всем этом. Буду ждать от Вас ответа. Надеюсь, Вы с ним не замедлите. О нашем весеннем вечере извещу Вас своевременно. И скоро.

Крепко жму руку.

Из этого письма видно, что проведение литературного юбилея Белого его друзья поначалу задумывали весьма широко — даже с участием ведущих литературных журналов; речь шла о подготовке значимого общественного события. Правда, возникали опасения относительно реакции на задуманное чествование со стороны «стоящих на охранном посту русской литературы» и «левых ребят» — т. е. «рапповцев» (журнал «На литературном посту») и «лефовцев», наиболее непримиримых по отношению к «буржуазным» писателям и «религиозным мистикам».

Развиться этим широким замыслам решительно воспрепятствовал сам Андрей Белый — о чем свидетельствует письмо К. Н. Васильевой к Иванову-Разумнику, отправленное четыре дня спустя после приведенного послания Зайцева. В письме идет речь о сроках намеченного приезда Белого к Иванову-Разумнику в Детское Село, которые, видимо, были предварительно согласованы во время пребывания Иванова-Разумника в Москве в январе 1927 г. В письме к Белому от 20 февраля 1927 г. Иванов-Разумник напоминал: «…кончаю просьбой: сдержать свое обещание и побывать у нас в марте — апреле»[666]; март — апрель совпадали с «юбилейными» днями; Белый же, как извещает Иванова-Разумника К. Н. Васильева, хотел перенести приезд в Детское Село на более отдаленный срок:

23. II <19>27. Кучино.

Боюсь, что решение Б. Н. приехать к Вам летом будет для Вас наименее удобным. Я сама узнала об этом только вчера и огорчилась: ввиду всего, о чем мы с Вами говорили. Ведь лето, это как раз то, что мы исключали, когда обсуждали время поездки. Я несколько раз пыталась говорить о поездке весной, до окончательной усадки за II том Москвы[667]. Но всегда неудачно. И опасаясь, чтобы не вышло хуже, замолкала. Мне было бы грустно, дорогой Разумник Васильевич, если бы Вы подумали, что я участвовала в этом решении. Я почти оправдываюсь перед Вами и перед всеми Вашими друзьями: Дм<итрием> Мих<айловичем>, Ел<еной> Юл<ьевной>, Спасскими[668] и т. д. Потому что знаю, как всем это будет грустно. Есть еще возможность, если Вы настоятельно напишете, что летом Вам неудобно. Я уже сказала Б. Н. что-то в таком роде, напоминая ему, что ведь: «Разумник Васильевич ждет Вас весной, что летом, может быть, у него другие планы». Хуже всего, что настоящей причины сказать нельзя. И в этом присоединяюсь к словам П<етра> Ник<аноровича> Зайцева. У Б. Н. буквально ужас перед даже мыслью о «чествовании». И если бы у него было подозрение, что его ждет у Вас, он никогда, ни за что не поехал бы. Знаю это наверное, потому что пыталась заговорить с ним на эту тему. Последовал страшный крик, бег по комнате, волненье, упомянулось имя Коробкина… (Так что пришлось все быстро прекратить и свалить на Петра Никан<оровича>, который, к счастью, действительно осенью еще говорил с самим Б. Н. о исполняющемся 25-летии его литературной работы.) «Откуда это Вы взяли, с чего? как это в голову Вам пришло? Какой юбилей?» — понесся на меня поток и ураган, когда как-то после обеда мы благодушно переговаривались в темноте через дверь и я «беззаботно» спросила: «А как же юбилей?» — «Какой юбилей? Вы спите, что ли? О чем это Вы?» — Разумник Васильевич! милый! верьте: не преувеличиваю. И очень прошу, именно из любви к Б. Н. отступите от «традиции». Ведь «внешнее» нужно там, где нет внутреннего. И неужели Вы думаете, что Б. Н., который так чуток и так живет сердцем с теми, кого он любит, не почувствует Вашего горячего желания отметить и внутренно торжественно пережить этот год — годовщину его выступления «в мир». И не думаете ли Вы, что отказ его ехать теперь есть бессознательная реакция на задуманное Вами? — Пишу все это и знаю, что все же Вы огорчитесь. Повторяю: может быть, еще удастся изменить планы Б. Н., если Вы напишете определенно, что Вам неудобно лето. — Простите, что все письмо наполнено одним. Но я не умею коротко выражать своих мыслей. Особенно же в таком трудном для меня случае: невольно чувствую себя виноватой и оправдываюсь. От этого как-то грустно. Всего, всего лучшего от всего сердца желаю Вам, Разумник Васильевич, а также Варваре Николаевне и Инночке. Шлю горячий привет.