Мэгги и Джастина - Джуди Кэролайн

Может быть, и не такие блестящие стихи с точки зрения рифмы и стиля, но ведь их любила вся семья Клири. Все это было близко и понятно, ведь Разлив был совсем рядом с Дрохедой. Отары овец, которых прогоняли по большому скотопрогонному пути, были их буднями.

Но это было раньше. Теперь все по-другому. Нет перегонщиков скота, нет большого скотопрогонного пути возле берегов Баруона. Теперь уже Дрохеду нельзя назвать краем света. Машины, радио, телефоны, а в последнее время и телевидение превратили Дрохеду в обычное сельское, пусть даже и очень богатое, поместье, отделенное от остальных частей земли всего лишь несколькими десятками миль.

Всего лишь — потому что машины преодолевали это расстояние меньше чем за час. Дорога от Дрохеды до Джиленбоуна была уже совсем не той пыльной проселочной дорогой с выбоинами, по которой прежде приходилось ездить, беспрерывно чертыхаясь. Но ворота на дороге остались. Это была не только дань традиции, соблюдение всегда существовавшего обычая. Это была сама Дрохеда: Убери эти ворота — и что от нее останется? Будут наезжать туристы, распугивая птиц и кенгуру.

А с другой стороны, что в этом плохого? Может быть, для того, чтобы вдохнуть в Дрохеду новую жизнь, ей нужны шум и запах гари… От одной такой мысли Мэгги передернуло, и она выругала себя — правда, не вслух — за подобное святотатство. Нет уж, пусть лучше Дрохеда остается заброшенной сельской глубинкой, чем здесь будет стойбище для туристов!

Мэгги знала, что многие овцеводческие фермы в далеких и не слишком далеких окрестностях для того, чтобы поднять свои изрядно пошатнувшиеся в последнее время доходы (спрос на шерсть медленно, но неуклонно падал), занялись тем, что возят туристов по живописным окрестностям и даже — это вызывало у Мэгги особый ужас — позволяют охотиться на собственной территории.

Нет, пока Джек, Боб, Хьюги, Джимс и Фрэнк живы, с Дрохедой ничего подобного не случится. Они просто не допустят этого. На этот счет Мэгги могла быть совершенно спокойна.

Конечно, Мэгги было очень жаль покидать давно ставший родным дом, мать и братьев. Но она уже твердо решила для себя, что будет жить с Джозефом.

Теперь ее желание исполнилось. Прошла уже неделя с тех пор, как она переехала вместе с Дженнифер в Канберру и поселилась в огромном доме, который все окружающие почтительно именовали резиденцией.

Это была действительно резиденция. Здесь Джозеф организовывал приемы, которые, однако, были не настолько частыми, чтобы Мэгги могла утомляться. К тому же здесь ей не приходилось делать ничего собственными руками. Генерал-губернатору Австралии по его статусу был положен целый штат прислуги, в которую входили повара, горничные, управляющие делами и даже личный доктор. Все они жили в нескольких комнатах на первом этаже огромного двухэтажного особняка, построенного в викторианском стиле — с колоннами из белого мрамора, просторным вестибюлем и огромным залом, где можно было организовать весьма солидные вечеринки.

Мэгги уже успела познакомиться с послами нескольких государств, в том числе Англии и Соединенных Штатов, побывать на открытии традиционного мельбурнского конного сезона, несколько раз посетить небольшой, но очень уютный оперный театр Канберры, где выступали, между прочим, артисты из Метрополитен Опера и Ла Скала.

Перечисление же других, мелких и более крупных, событий, которые произошли за последнее время в жизни Мэгги, могло бы наверняка утомить читателя.

Правда, если бы саму Мэгги сейчас спросили о том, счастлива ли она, она не могла бы ответить с полной уверенностью. Дело было не в том, что ей не нравилась такая жизнь. Наоборот, слишком уж все было хорошо.

Привыкнув за многие годы к тому, что все хорошее когда-нибудь обязательно заканчивается, Мэгги теперь каждое утро просыпалась с плохо осознанным, но явственно ощутимым тревожным чувством.

Ей казалось, что все это не может так долго продолжаться. Какой-то неотвратимый фатализм овладел ею.

Несмотря на то, что ее со всех сторон окружали веселые, радующиеся жизни и часто беззаботно веселящиеся люди, Мэгги внутренне всегда была настороже.

Она не знала, что ее ожидает — ее или Джозефа — болезнь, внезапное несчастье с близкими, засуха или землетрясение… Но тяжелые чувства почти ни на минуту не покидали ее.

Джозеф был великолепен. Мэгги не ожидала, что человек в его возрасте может быть таким энергичным, доброжелательным и внимательным, каким был он. Казалось, он знал имена всех, с кем ему хотя бы один раз в жизни доводилось встречаться, помнил подробности их биографий. Знал, кто исполняет партию Тоски лучше всех в мире, разбирался в лошадях и типах яхт, прекрасно знал историю дипломатии, религии и политики.

Он блистал остроумием на дипломатических приемах и разнообразных торжествах. Помнил обо всех, кому должен был отослать приглашения и поздравления. Галантно, как рыцарь, ухаживал за собственной женой, не забывая при этом делать комплименты другим дамам.

Мэгги все шире и шире открывала ему свое сердце. Она рассказала Джозефу о том, что было за предыдущие пятьдесят пять лет ее жизни. Рассказала о Ральфе, Дэне, Дике, Джастине, о жизни Дрохеды десять, двадцать, тридцать, сорок лет назад.

Джозеф не просто заинтересованно слушал ее рассказы, он делал кое-какие пометки для своей будущей книги об Австралии, которую планировал написать в следующем году.

— Это будет история Дрохеды и ее обитателей, — с улыбкой говорил он, когда Мэгги рассказывала ему о том, что было до войны и во время ее, как ее братья ходили воевать и чем жила в это время Австралия, о том, какие перемены произошли после войны.

Поскольку вечера в доме Уилкинсонов — а Мэгги теперь стала миссис Уилкинсон, потому что со связями Джозефа нетрудно было добиться упрощенного прохождения некоторых формальностей, связанных с церковью — так вот, вечера в доме Уилкинсонов были в основном заняты делами. Поэтому Мэгги рассказывала Джозефу о своей жизни по утрам, после завтрака, когда они сидели за столиком в гостиной, украшенной картинами и гобеленами.

Мэгги никогда не думала, что станет такой вдохновенной рассказчицей. Казалось, она копила в себе это целую жизнь.

Да, когда-то она должна была все это рассказать, чтобы Дрохеда осталась не только в ее памяти, чтобы о ней знали другие, чтобы ничего, что произошло с ней за последние пятьдесят лет, не забылось. Именно поэтому она так долго и подробно рассказывала обо всем.

40

Временами Джозеф откладывал в сторону ручку и, с восхищением глядя на Мэгги, произносил: