Кораблекрушение у острова Надежды - Константин Бадигин

— Мятежа на Москве. Царевича Дмитрия хотят на царство посадить.

— Еще что знаешь?

— В Москву посланы люди с подметными письмами.

Андрей Петрович очумело смотрел на Богдана Бельского. Он не верил своим ушам. Царевича Дмитрия привезут. Гости московские, купецкие люди и посадские мужики поднимут мятеж. Колокола в московских церквах ударят в набат. Люди Нагих разобьют кремлевские ворота, и разъяренная толпа ворвется в царский дворец. Клешнин представил себе все это очень ясно. Он увидел, как вытаскивают из дворца окровавленного, избитого Бориса Годунова. Увозят постриженных в ангельский чин царя и царицу. Вытаскивают растерянных слуг…

Во дворце появляются многочисленные надменные родственники царевича Дмитрия — Нагие. Его, верного слугу, царского дядьку Андрюшку Клешнина, ждут пытки и мучительная смерть. В этом он нисколько не сомневался. На родство с Григорием Нагим он не надеялся.

Тугая волна ударила в голову, закололо в сердце.

«Царевич не должен быть в Москве. — Клешнин вскочил с лавки и заметался по горнице. — Скорее во дворец. Может быть, царевич Дмитрий сегодня ночует в Сергиевой лавре и завтра припожалует в Москву».

— Поедем, Богдан Яковлевич, к правителю, — сказал Клешнин и не узнал своего голоса. — Эй, там, люди! Коня! — Он сорвал со стены саблю, засунул нож в голенище.

По горницам забегали, затопали сапогами слуги.

Богдан Бельский со злорадством поглядывал на всесильного царского дядьку. «Проняло, — думал старый опричник, — понял, что к чему. Тебя-то первого к ответу Нагие поставят. Ишь, старый пес, силу забрал».

— Твоя воля, Андрей Петрович, — сказал он, пряча глаза, — дело важное, как велишь.

Хотя и торопился Клешнин, а не удержался и показал опальному приятелю каменную стену вокруг третьего посада, выросшую за Китай-городом. Стены бело-набело выштукатурены и украшены множеством зубцов и башнями. Кое-где стена еще достраивалась, сооружались башни.

Новые стены высились полукругом, концы которого упирались в устье Яузы и Черторыя, а стена, соединяющая их, смыкалась с южными стенами Кремля и Китай-города в одну общую линию, защищенную Москвой-рекой.

Город за белой стеной посадские мужики прозвали Белым, или Царевым городом.

— Федор Конь стены ставил, — сказал Клешнин. — Мотри-ка, башни какие. Под каждой башней вороты, а всех ворот десять… А еще Борис Федорович Годунов другой город затеял. Стены деревянные будут ставить по земляному валу вокруг всей Москвы и по Замоскворечью. Стены толщиной в три сажени и более. А вороты каменные, с башнями. Спору нет, Борис Федорович хозяин хороший. И улицы шире делают, на двенадцать саженей мостят.

Богдан Бельский молча слушал. Говорить ему не хотелось. Решалась его судьба: Богдан Яковлевич сделал выбор. Он долго держался за Нагих и тоже метил посадить на престол царевича Дмитрия. Но слишком силен стал Борис Годунов, слишком мало осталось тех, кто мог ему противостоять. Князья Шуйские, потеряв заправил, тоже присмирели и искали сближения с всесильным правителем. Бельский недавно узнал, что хитрый лис Василий Иванович отошел от Нагих и стал держать руку Годунова. Может быть, и вышло бы дело с мятежом и воцарением Дмитрия, а может быть, и нет. Ежели бы дело Дмитрия не удалось, Бельскому головы не сносить. Предупредив Бориса Годунова о надвигающейся беде, он сохранял себе жизнь и почет. Он знал, что правитель не оставит его без награды.

В Кремле тоже шло строительство. На Ивановской площади, против Ивана святого, каменщики возводили стены. К кирпичной двухэтажной палате посольского приказа пристраивались каменные палаты для других приказов. Борис Годунов пожелал соединить все правительственные помещения в одном здании.

На площади, как всегда, толпились челобитчики. Два дьяка из города Костромы, наказанные за лихоимство, стояли со скорбным видом на коленях. Руки у них были связаны за спиной, а на шее у одного болтался кошелек с деньгами, а у другого — соболь.

Здесь Клешнин и Бельский сошли с коней и дальше пошли пешком. К ним приблизился нищий, босиком, в лохмотьях.

— Убей меня или дай мне, — сказал он Богдану Бельскому, смотря ему прямо в глаза.

Богдан Яковлевич бросил копейку.

В Кремле зазвонили церкви. Звону было много, разговаривать стало трудно. Сорок церквей били во многие колокола.

В кабинете правителя пахло ладаном и розовым маслом. Сам он сидел за столом и слушал посольского дьяка Андрея Щелкалова. Царский дьяк рассказывал о делах, творившихся в приднепровских землях. Опять приехал в Москву посол от запорожского гетмана Христофора Косинского. Гетман снова просит помощи, предлагает русскому царю взять украинные земли под высокую царскую руку и называться царем Запорожским, Черкасским и Низовским.

Правитель слушал и, как всегда, поглаживал правой рукой густую черную бороду, обильно смазанную розовым маслом.

— Еще есть одно дело, Борис Федорович, да не знаю, как его толковать.

— Что еще?

— Мой человек, подьячий Игнашка Мухин, вчера из Крыма приехал. Говорит, что хан Казы-Гирей против нас, а не против Литвы поход готовит. Ему-де пьяный мурза татарский поведал.

— Того быть не может.

— Я и сам так думал. Да вот сомнения берут: а вдруг Казы-Гирей со шведами да с Литвой согласился вместях Москву воевать? Орду большую готовит: и ногайская орда с ним, и султанские из Азова. Подьячий Мухин говорит: тысяч сто пятьдесят войска собралось у Казы-Гирея. Со всеми вдруг воевать худо.

— Лазутчиков пошли в Крым. И сторожи пусть каждый день вести в Москву дают.

— Сделаю, Борис Федорович.

— Воевод всех степных крепостей предупреди: пусть пуще стерегутся. Однако не думаю я, что хан Казы-Гирей слово свое нарушит. Клялся он на Литву ударить.

— Неверное слово у Казы-Гирея… Может, из Новгорода отозвать князя Федора Мстиславского.

— Отзови, — подумав, сказал правитель. — А войска пусть против свеев стоят. Король Юхан грозился у нас Новгород Великий отобрать.

Андрей Щелкалов вздохнул и сделал пометку в бумагах.

— Попусту грозится, — сказал он, подняв голову. — А вот на Белом море другое дело. Из Сумского острога гонец прискакал: свеи по рекам через лес подобрались и взяли Сумский острог. Грозят все двинские пристани завоевать и вовсе нам морскую торговлю затворить. Агличане грозились, а теперь свеи.

Борис Годунов сообщение о нашествии шведов принял спокойно.

— Наши мореходы им покажут двинские пристани. Свеев бить им в обычай. Жалко, нет Степана Гурьева, царского корсара, уж как бы он к делу пришелся. Однако пошли князей Волконских, Андрея и Григория, с дружинами: одному Соловецкий монастырь охранять, а другой пусть из Сумского острога свеев выбьет.

— Сделаю, Борис Федорович.

Годунов внимательно посмотрел на думного дьяка.

— Ты что в смирную одежду облачился, четки перебираешь и бороду до пупа отрастил? Разве помер кто у тебя?

— Сам помру скоро. Надо с богом примириться.

— Твое дело, Андрей Яковлевич. Если задумал постриг принять, удерживать не стану. Дело божеское… А польский король когда крест на перемирье будет целовать?

— Вот тут и думать надо. Ежели б Казы-Гирей на Литву орды свои готовил, король давно бы договор утвердил. Наверно, он от султана вести иные имеет. Выжидает Жигимонд, куда хан кинется, не иначе. И свейский Юхан тако же.

— Пусть. Наши служилые люди окрепли в заповедные годы. Без Юрьева дня воевать веселее станут. Смотри, как дружно по призыву собрались и оружные и с конями. А ты говорил — худо будет.

Думный дьяк промолчал.

Когда вошли Клешнин и Бельский, дьяк Щелкалов собирался уходить. Он раскланялся с царским дядькой, покосился на опального оружничего Богдана Бельского.

Дверь за посольским дьяком закрылась. В кабинете наступила тишина. Окольничий Клешнин приблизился к правителю и, пригнувшись, сказал:

— Богдан Яковлевич важные вести привез.

Борис Годунов повернул голову и молча посмотрел на Бельского, не выразив особого удивления.

— Царевич Дмитрий в Москву собирается, государь Борис Федорович, — поклонился Бельский.

— Вона как?! — Глаза Годунова сверкнули.

— Нагие меня звали, дак я отказался супротив тебя идти.

— Говори.

— Стрельцов с собой берут для помоги, людей своих в Москву послали.

— Сколько стрельцов в Угличе?

— Четыре приказа.

— Немедля отправить под Серпухов. Ты слышишь, Андрей Петрович, всех до одного. Пусть против татар стоят.

Стрельцов все равно надо было убирать из Углича — они мешали задуманному делу.

Борис Годунов приподнялся, вышел из-за стола.

Богдан Бельский про себя отметил слишком короткие ноги правителя. Когда он сидел за столом, то казался куда представительней. Они давно не виделись, и сейчас коротконогость Годунова бросилась в глаза. Руки у правителя белые, мягкие, с выпуклыми синими венами.