Костры амбиций - Том Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Можно тебя на минуточку? — Раскину и француженке он при этом виновато улыбается и отходит с Джуди на несколько шагов в сторону. Мадам Прюдом тоскливо смотрит ему вслед: она-то надеялась с его помощью избавиться от Раскина.
Джуди, с несгораемой улыбкой на губах:
— В чем дело?
Шерман, надвигаясь на нее йейльским подбородком, любезно:
— Я хочу тебя познакомить с… с бароном Хохсвальдом.
— С кем?
— С бароном Хохсвальдом. Ну, знаешь, с этим немцем…
Джуди, по-прежнему держа улыбку:
— Но почему вдруг?
— Мы поднимались с ним вместе в лифте.
Для Джуди это явно звучит полной бессмыслицей.
Торопливо:
— Ну и где же он?
Торопливо, потому что оказаться вместе с мужем в одной «разговорной группе» — уже плохо. А отпочковаться и образовать новую, только с ним вдвоем, — это…
Шерман озирается:
— Только что был здесь.
Джуди, уже без улыбки:
— Шерман, бога ради, в чем дало? Что ты говоришь? При чем тут барон Хохсвальд?
В эту минуту появился лакей с джином с тоником для Шермана. Сделав большой глоток, Шерман еще раз оглядывается вокруг. У него кружится голова. Со всех сторон в медвяном мареве настольных светильников множатся «ходячие рентгенограммы» в пышных юбках…
— А вы, парочка, что такое тут затеяли? Кхак-кхак-кхак-кхак. — Инее Бэвердейдж взяла их под руки. В первое мгновение, пока Джуди не восстановила у себя на лице несгораемую улыбку, вид у нее был совсем сокрушенный. Мало того что она оказалась вдвоем с собственным мужем, но еще самая знаменитая хозяйка фешенебельного нью-йоркского дома, первая в мире укротительница светских львов в текущем сезоне, это заметила и сочла нужным оказать им неотложную помощь, чтобы хоть как-то спасти от позора.
— Шерман вздумал…
— А я вас ищу! Хочу познакомить о Рональдом Вайном. Он сейчас переоформляет в Вашингтоне особняк вице-президента.
Инее Бэвердейдж потащила их через рой оскаленных лиц и пышных подолов и ввела в кружок, в центре которого — высокий, худощавый, еще не старый мужчина красивой наружности — тот самый Рональд Вайн. Мистер Вайн как раз говорил:
— …всюду жабо, жабо, жабо. По-видимому, жена вице-президента только теперь открыла для себя эту деталь одежды, — и страдальчески закатил глаза.
Остальные, две дамы и плешивый господин, смеются как безумные. А Джуди едва осилила слабую улыбку… Страдает от унижения… Хозяйке дома пришлось спасать ее от светского фиаско.
Какая грустная ирония! Шерман ненавидел себя. Ненавидел за все те ее унижения, о которых она еще ничего не знает.
В столовой у Бэвердейджей стены были покрыты темно-медвяным лаком ни много ни мало в четырнадцать слоев и в результате стеклянисто отсвечивали, будто воды тихого озера, в которых отражаются прибрежные костры. Этот эффект ночных отражений создан гением Рональда Вайнау, он вообще умеет, как никто, добиваться игры света в замкнутом пространстве, не прибегая к помощи зеркал. Повальное увлечение зеркалами, распространившееся в 70-е годы, с течением времени стало восприниматься как прискорбный недостаток вкуса, и начало 80-х, в квадрате между Парк авеню и Пятой и от Шестьдесят второй улицы до Девяносто шестой, огласилось душераздирающим стекольном скрежетом: из стен фешенебельных квартир целыми акрами выламывались безумно дорогие, великолепные зеркала. Нет, в столовой у Бэвердейджей глаз плавал в океане отсветов, мерцаний, отражений, искр, огней, льдистых блесток и жаркого свечения, и для этого были употреблены призмы более тонкие: лаки, глазурь керамических бордюров под потолочными карнизами, старинная английская мебель с золотом, серебряные канделябры, хрустальные чаши, и вазы из тончайшего стекла, и литое столовое серебро, такое массивное — возьмешь в руку нож, а ощущение такое, будто держишь обнаженную саблю.
Две дюжины гостей располагались за двумя круглыми «английскими» столами под начало XIX века. Огромные, как аэродром, шератоновские банкетные столы, за которыми, если вставить все доски, можно поместить двадцать четыре персоны, в последнее время из модных квартир исчезли. К чему эта напыщенность? Гораздо лучше — два стола умеренных размеров. И что с того, если вокруг понаставлено и понавешано картин, гобеленов, статуэток и разных драгоценных мелочей — впору Королю-Солнцу сощуриться? Все равно хозяйки светских салонов вроде Инее Бэвердейдж гордятся тем, что теперь их приемы проходят в скромной обстановке дружеского интима.
Сегодня, чтобы подчеркнуть эту скромность, на обоих столах в центре, посреди леса хрусталей и серебра, установлены корзины, вручную плетенные из лозняка в самой что ни на есть деревенской, аппалачской манере. Снаружи в прутья вплетены полевые цветы. А внутри колышется по четыре дюжины ярко-алых маков. На таких faux-naif <Поддельно наивных (франц.).> столовых украшениях специализируется молодой модный флорист Гек Тигг, который представит Бэвердейджам за один этот вечер счет в 3300 долларов.
Шерман разглядывает плетеные корзины, словно занесенные на лукуллово пиршество Красной Шапочкой или швейцарской девочкой Хайди. И вздыхает. Как-то это все… чересчур. По правую руку от него сидит Мария и без остановки болтает, ее собеседник — англичанин-мертвая-голова, как бишь его фамилия? который сидит справа от нее. Джуди — за вторым столом, но сидит лицом к нему и Марии. Ему необходимо рассказать Марии о посещении двух детективов — но как это сделать, когда Джуди смотрит прямо на них?
Надо будет говорить и при этом бессмысленно улыбаться. Правильно! Сохранять безобидную светскую ухмылку на устах. Она ни о чем и не догадается… А вдруг?.. Артур Раскин тоже за тем столом. Но слава богу, между ним и Джуди три человека, так что ничего наговорить ей он не сможет… С одной стороны возле Джуди сидит барон Хохсвальд, с другой — какой-то напыщенный пожилой юноша… Дальше, через два стула — Инее Бэвердейдж и справа от Инее — Бобби Шэфлетт. Джуди изо всех сил жизнерадостно улыбается пожилому юноше. Кхо-кхо-кхо-кхо! — сквозь пчелиное жужжание доносится до Шермана ее новообретенный светский смех… Инее разговаривает с Бобби Шэфлеттом, но одновременно и с оскаленной «рентгенограммой», сидящей за ним, и с Наннели Бондом, сидящим за ней. Хо-хо-хо-хо! — гогочет Золотой Пастушок… Кхак-кхак-кхак-кхак! — заливается Инее Бэвердейдж. Кхо-кхо-кхо-кхо-кхо! — взлаивает его жена.
А Леон Бэвердейдж сидит через три человека от Шермана, между ним и Марией — англичанин-мертвая-голова, женщина с розовой штукатуркой на лице и Барбара Корналья. В противоположность кипучей жене, Леон безмятежен как лужа. У него гладкое, ленивое, благодушное лицо, волнистые светлые волосы, лоб с залысинами, вытянутый узкий нос и бесцветная, иссиня-бледная кожа. Вместо общепринятой надсадной светской улыбки от уха до уха, на губах у него — несмелая, слабая усмешка, и он обращает ее в данную минуту на свою соседку мисс Корналья.
Шерман вдруг спохватился, что ему следует поддерживать разговор с дамой слева. Ротроут, миссис Ротроут, кто она, черт возьми, такая? И что он ей может сказать? Он поворачивает голову влево и видит, что она ждет. Смотрит на него и дожидается, выдвинув к его лицу свои лазерные глаза-перископы. Типичная «рентгенограмма», тощая, с пышной шапкой светлых волос и с таким заговорщицким выражением лица, Шерман поначалу даже подумал, что она что-то знает… Он открыл рот… изобразил улыбку, лихорадочно ища, что бы ей такое сказать… И придумал, что мог, — спросил:
— Будьте так любезны, не назовете ли вы мне имя вон того господина справа, такого худого? Лицо вроде бы знакомое, но имя никак не могу вспомнить, хоть умри.
Миссис Ротроут надвинулась еще ближе, Шерману уже виделось у нее на лице три глаза, и, проницая его горящим взором, ответила:
— Обри Баффинг.
— Обри Баффинг, — растерянно повторил Шерман. В сущности, это был вопрос.
— Поэт, — пояснила миссис Ротроут, — Он входит в шорт-лист претендентов на Нобелевскую премию. Сын покойного герцога де Брея.
Тон ее подразумевал: «Ну мыслимо ли этого не знать?!»
— А-а, ну да, конечно, — закивал Шерман, сознавая, что вдобавок к своим прочим грехам еще берет на душу грех низкопоклонства. — Конечно. Поэт.
— Как он, по-вашему, выглядит? — Она смотрит на Шермана глазами кобры, впилась и не отпускает. Он бы рад отодвинуться, да не в силах, парализован…
— Кто выглядит? — переспросил он.
— Лорд Баффинг. При его состоянии здоровья…
— Откуда же мне… судить? Я его не знаю.
— Он проходит лечение в клинике Вандербильта. У него СПИД!
И чуть отпрянула, чтобы лучше оценить произведенное впечатление.
— Какой ужас! — произнес Шерман. — Откуда вы знаете?
— Я знакома с его другом. — Она опустила веки и снова подняла, как бы говоря: «Мне такие вещи известны, а вы не задавайте лишних вопросов». И предупредила:
