Ложная слепота - Питер Уоттс

Море искаженных лиц кружилось неторопливыми орбитами вокруг моего господина, вампира.

— Господи, что это?!

— Статистика, — Сарасти, кажется, не сводил глаз с освежеванного китайчонка. — Аллометрия роста «Роршаха» за двухнедельный период.

— Эти лица…

Он кивнул и обратил внимание на женщину без глаз.

— Поперечник черепа соотносится с общей массой. Длина нижней челюсти соответствует прозрачности на волне один ангстрем. Сто тринадцать краниометрических показателей представляют различные переменные.

Комбинации основных компонентов отображены сложными соотношениями пропорции, — он повернулся ко мне, лишь слегка скосив не скрытые очками поблескивающие глаза. — Ты удивишься, как много серого вещества отведено на анализ лицевых образов. Стыдно тратить его на что-то настолько… противное здравому смыслу, как графики остатков или факторные таблицы.

Челюсти мои поневоле стиснулись.

— А выражения лиц? Что означают они?

— Программа подгоняет изображения под вкусы пользователя.

Со всех сторон молила о пощаде галерея пыток.

— Я прошит для охоты, — мягко напомнил он.

— Думаешь, я этого не знаю? — отозвался я секунду спустя.

Он до жути по-человечески пожал плечами.

— Ты спросил.

— Зачем ты меня звал, Юкка? Хочешь преподать еще один наглядный урок?

— Хочу обсудить наш следующий ход.

— Какой ход? Мы не можем даже удрать.

— Нет.

Он покачал головой, оскалил подточенные клыки в чем-то, напоминающем раскаяние.

— Почему мы ждали так долго? — моя вызывающая угрюмость внезапно испарилась. Голос прозвучал по-детски, испуганный и умоляющий. — Почему мы просто не удрали, когда только прибыли на место, когда оно было слабее?

— Мы должны узнать больше. На следующий раз.

— Следующий? Я думал, «Роршах» — это семя одуванчика. Я полагал, его просто… вынесло сюда…

— Случайно. Но каждый одуванчик — клон. Имя их семенам — легион, — снова улыбка, совершенно неубедительная… — И, возможно, плацентарные не с первого раза покоряют Австралию.

— Оно нас уничтожит. Ему не нужны даже шаровые молнии, оно может растоптать нас любой из шумовок. Вмиг.

— Оно не хочет.

— Откуда ты знаешь?

— Они тоже хотят узнать побольше. Мы нужны им целыми. Это увеличивает наши шансы,

— Не слишком. Победить-то мы не можем.

Это был сигнал. На этом месте Дядя Людоед должен был улыбнуться, подивившись наивности тупого жаргонавта, и поведать мне свои тайны. Конечно, должен был сказать он, мы вооружены до зубов. Ты, правда, думаешь, что мы одолели такой путь и встретились лицом к лицу с великим неведомым, не имея способов защитить себя? Теперь, наконец, я могу открыть, что броня и вооружение составляют более половины массы корабля…

Это был сигнал.

— Нет, — проговорил он. — Победить мы не сможем.

— Значит, нам остается просто сидеть сложа руки. И ждать смерти в ближайшие… ближайшие шестьдесят восемь минут…

Сарасти покачал головой.

— Нет.

— Но… — начал я и тут же оборвал фразу.

Точно, мы же под завязку наполнили емкости с антивеществом. «Тезей» не имел на борту оружия. «Тезей» сам был оружием. И мы действительно ближайшие шестьдесят восемь минут будем сидеть сложа руки, ожидая смерти.

Но, погибнув, заберем «Роршах» с собой.

Сарасти ничего не сказал. Мне стало интересно — а что он видит, когда смотрит на меня? И есть ли внутри этого черепа на самом деле Юкка Сарасти, не проистекают ли его озарения — всегда обгоняющие наши на десять шагов — не столько из недосягаемых аналитических способностей, сколько из затрепанной максимы: подобное к подобному.

Чью сторону, подумал я, принял бы зомби?

— Тебе и без этого есть о чем волноваться, — заметил вампир.

Он подвинулся ко мне; клянусь, измученные лица провожали его взглядами. Мгновение Сарасти рассматривал меня; вокруг глаз пролегли морщинки. А может, какой-нибудь бессмысленный алгоритм обрабатывал входящие данные, соотносил краниометрические отношения и движения мимических мышц, сдавал результат подпрограмме вывода, осознавая себя не больше, чем статистический график. Может, в лице твари передо мной было не больше смысла, чем во всех остальных лицах, неслышно вопящих ей вслед.

— Сьюзен тебя боится? — спросил упырь.

— Сью… с какой стати?

— В ее голове обитают четыре сознания. Она в четыре раза разумнее тебя. Не делает ли это тебя угрозой?

— Нет, конечно.

— Тогда почему ты считаешь угрозой меня?

И внезапно мне стало наплевать. Я рассмеялся в голос. Мне нечего было терять, кроме нескольких минут жизни.

— Почему? Может, потому, что ты мой естественный враг, сука. Может, потому, что я тебя знаю, и ты не можешь даже глянуть на любого из нас, не выпустив когти. Может, потому, что ты едва не оторвал мне руку нахрен и набросился на меня без всякой причины…

— Я могу представить, на что это похоже, — тихо проговорил он. — Пожалуйста, не заставляй меня повторять.

Я разом заткнулся.

— Знаю, твое и мое племя никогда не жили в мире, — в голосе его слышалась ледяная усмешка, которой не было на губах. — Но я делаю лишь то, на что вы меня толкаете. Вы рационализируете, Китон. Вы защищаетесь. Отвергаете неудобные истины, а если не можете отвергнуть с ходу — низводите. Вам вечно недостает доказательств. Вы слышите о Холокосте; вы прогоняете мысль из головы. Вы видите свидетельства геноцида; вы настаиваете, что не так все плохо. Температура растет, тают ледники — вымирают виды, — а вы вините солнечные пятна и вулканы. Все вы такие, но ты — хуже всего. Ты и твоя «китайская комната». Ты превращаешь непонимание в науку, ты отвергаешь истину, даже не зная, что это такое.

— Оно неплохо мне послужило, — я изумился, с какой легкостью отправил всю свою жизнь в прошедшее время.

— Да, если твоя цель — лишь переводить. Теперь тебе придется убеждать. Придется верить.

В подтексте этих фраз крылось такое, на что я не смел надеяться.

— Ты хочешь сказать?

— Нельзя позволить правде просачиваться по капле. Нельзя дать вам шанса укрепить дамбы и выставить рационализации. Преграды должны рухнуть. Вас должно захлестнуть. Снести. Невозможно отрицать геноцид, сидя по горло в океане расчлененных тел.

Он играл мной. Все это время. Подготавливал, выворачивал мою топологию наизнанку.

Я чувствовал — что-то происходит. Только не понимал, что.

— Я бы все понял, — промямлил я, — если бы ты не заставил меня вмешаться.

— Мог бы даже прямо с меня считать.